Рудольф Яшик - Избранное

— Ну, ну!

— Ну, ну! — Кляко насторожился, потому что голоса звучали вызывающе.

— Так я сразу и испугался вашей милости!

— Штрафная рота! — И один из первой пары даже плюнул.

Новый, зажигая сигарету, сказал:

— Да, штрафник. Но я бы не советовал тебе так говорить, особенно в темноте, нет, не советовал бы. А ты еще и плюнул. Милок, не надо так делать!

— Ух, а я испугался!

— Милок, не делай этого. Я старый заслуженный штрафник. А почему? Потому, что во мне больше солдатской доблести, чем во всей твоей семье вместе с твоим прадедом. Ты понимаешь, дружок, что такое бывалый солдат? Один унтер, некий Пауль Кеттнер, — с ним ты не встретишься, ведь унтеров на божьем свете как собак нерезаных, — тот тоже не хотел мне верить и — недосчитался зубов. Вот я и говорю, что если и есть у нас порядочные люди, так они ходят в штрафниках. А что касается меня, — это истинная правда.

Кто-то рассмеялся.

— Сегодня-то вы ничего геройского как раз и не совершили.

— Это другое дело, дружок. Как следует не подумали.

— Как это?

— Я тертый калач и что знаю, то знаю. Да разве так делают? Наши начальники думали, что Иван на триста четырнадцатой спать будет. А он не дремал. Скверную штуку он нам подстроил, вот что, милок. И когда я лежал под высоткой в этой вонючей яме, я сказал себе: «Фридрих, пробил твой последний час. Так ты хоть помолись, безбожник поганый, и геройски вгрызайся в землю!» А эти русские забросали нас гранатами, будто тухлыми яйцами. Сверху-то сподручнее бросать, будто камешки в пруд. После сегодняшнего вечера я самым старым в штрафной роте остался. Эх, самым старым и самым порядочным. Восемь месяцев в штрафниках хожу, а Ганс Бергер приказал долго жить. Мой друг и приятель и, вроде как я, порядочный человек! Несу его, вот он лежит. Когда нам приказали убирать убитых, я сказал себе: «Смотри, Фридрих, Ганса не забудь. Он был твой друг и приятель, он заслуживает того, чтобы ты его сам нес». Наша дружба была бы не в дружбу, если бы я позволил кому-нибудь нести его. И я сдержал слово, потому что я человек порядочный. Вот, взгляните-ка на него! — Говоривший поднес горящую зажигалку к лицу убитого. На лице вместо носа и рта зиял кровавый провал величиной с кулак.

— Гаси!

— Конечно, погашу! — Фридрих погасил зажигалку. — Мертвые не говорят, мертвые не поют, они только пугают. Вот мы их и собираем да поскорей в землю упрятываем. Я быстро, очень быстро это правило понял.

В словах Фридриха звучали отчаяние, безнадежность, куда делся шутливый тон! Наступила долгая гнетущая тишина. Она разила быстрее и беспощаднее шквального огня мин.

Кляко подошел с сигаретой в зубах к немцам и спросил по-словацки:

— Тут кто-то говорил по-чешски…

— Я… — послышался неуверенный ответ. — А ты кто такой?

— Словак! Словацкая батарея.

— Ах, так!.. — Разговор оборвался. Солдат, видно, соображал, с кем имеет дело. Первая пара встала и, сказав коротко: «Мы пошли», — удалилась. Убитого они унесли с собой.

— Ты чех?

— Ты что? — ответил он по-чешски. — Откуда здесь взяться чеху? Я паршивый судетец, немчура и заслуженный штрафник — если хочешь знать.

— Отто Реннер жив?

— Ты его знал?

— Немного. Он забрел перед атакой в наш блиндаж.

— Ну так от нашего интеллигента мокрое место осталось. Свалился и не пикнул даже. Ясное дело — прямо в грудь. И как раз рядом со мной. Да что тут рассказывать? Загнулся.

— Жалко…

— Еще бы. Мне тоже. Хороший малый был. Послушай-ка, а ты здесь почему очутился? — Кляко промолчал, не найдя подходящего ответа, а солдат продолжал: — Слыхал я, будто здесь где-то словацкая батарея стоит. До чего же чудно мне это показалось!

— Я ничему больше не удивляюсь.

— Вот-те на! — насмешливо сказал Фридрих. — И давно ты на фронте?

— Три недели.

— Извини, братец, но ты все врешь. Я почти три года служу. С самого первого дня, понял? И что ни дальше, дела все такие творятся, что только диву даешься. И я дивлюсь. Погоди, и не такое увидишь. Три недели — курам на смех. Поверь старому солдату.

— Сигарету не хотите?

— Не откажусь. В самую точку попал, спасибо. В штрафной роте паек убогий. Нынче получили по два десятка, чтоб в башке прояснилось, а кроме того, — он наклонился к уху Кляко, — еще и в карманах Бергера пошарил. Ведь ему, бедняге, курево больше не понадобится.

— Возьмите еще. — И Кляко протянул непочатую пачку.

— Вот спасибо-то. Хороший вы человек, сразу видать. — Солдат стал говорить Кляко «вы», в голосе его зазвучала искренняя взволнованность.

Второй солдат, который пришел с Фридрихом, долго молчал и вдруг спросил по-немецки:

— О чем вы говорите?

Фридрих грубо и тоже по-немецки отрубил:

— Тихо ты, дерьмо вонючее! — И обратился к Кляко по-чешски: — Одно слово по-чешски скажешь, а эти сволочи уже думают, что ты рейх продаешь. Странные люди эти немцы! Я сам из Судет, но Прагу хорошо знаю: десять лет там прожил. Работал сторожем на пристани, зимой лед развозил и что придется делал. Но держался все поближе к воде. Лед-то ведь та же вода! Скажете, нет? Не знаю почему, но в нутре у меня что-то чешское, должно быть, сидит. Не верите? С чего бы я тогда в штрафники угодил? Да что там, и говорить не стоит! Все глупость одна! Чокнутый! Так в нашей роте говорят. Поверь мне, словак! А вот как вас-то в это дело втянули, и понять нельзя. Чем заманили-то, спрашиваю? И ведь верят вам, словакам, немцы, верят…

— Верят, да не всем.

— Ну, ты мне этого не говори. Ты что тут делаешь? Не на прогулку же ты отправился, понятное дело. Когда эти самые наци пришли, я себе сказал: «Ну, Фридрих, времечко настало лихое, может, и тебе теперь счастье улыбнется. Нужно только показать, на что ты способен». И, глядите, докатился до штрафной роты. Зря, по-глупому. Но служу я честно, что правда, то правда. И все себя спрашиваю, как это получилось, что вам немцы верят. Кое-что я уже раскусил, а это — никак! Чехи и словаки вроде бы одним миром мазаны. Ан нет! Ну, мы пошли, каждому, как говорится, свое, словак. Вот бедняга Бергер могилы ждет не дождется. Прощай и воюй с умом! Это тебе старый солдат говорит. — И добавил по-немецки своему напарнику: — Пошли! Пошевеливайся, ты!

— Еще одну, на дорожку!

— И то дело! Ради такого и Бергер охотно подождет, не обидится, — он-то хорошо понимает, что штрафник никогда от сигареты не откажется.

Вспыхнул огонек, и Фридрих в испуге отскочил.

— А чтоб вас! Офицер вы! — испуганно воскликнул он и, не прикурив, быстро по-немецки объяснил своему товарищу: — Сматывайся, живо! Это офицер и морочит людям голову! Черт возьми, такого со мной еще не бывало!

Потом вдали послышалось:

— О чем вы говорили?

— Это был офицер! Мотай быстрей, пока цел!

— Ах ты господи!..