Владимир Чугунов - Буря

У Лапаевых я был всего пару раз. Имелась у них дочь-красавица, старше меня года на полтора, даже «здасте» мне ни разу не сказавшая. Выглянула, помнится, раз из своего чулана (это я от обиды так выразился, чуланчик тот был ой-ёй-ёй), пыхнула, как автоген, когда его поджигают, жутью глаз и своенравно хлопнула дверью: ко мне, дескать, вам доступа нет. Подумаешь! Больно, чай, надо! И я не интересовался ею больше. Теперь её, кажется, спихнули какому-то очкастенькому профессору, у которого папа был для наших краёв почти как Папа Римский для краев ихних.

Отворила передо мной апартаменты Варвара Андреевна. Без женских художеств она даже тянула на красавицу. Завидев меня, невесело улыбнулась.

— Надеюсь, не компанию приехал составить?

— Я не пью.

— Видела.

— То был особый случай.

Она уже несколько теплее улыбнулась, вздохнула: «Проходи». И я пошёл за ней следом. Путеводительница проводила меня на кухню: «Вот, полюбуйся!»

Пока я любовался на отцов дружных семейств, сидевших за небольшим кухонным столиком друг против друга в компании ополовиненной бутылки водки и немудрёной закуски, Варвара Андреевна шумела водой и гремела посудой в раковине.

Анатолий Борисович, мутно глянув на меня, поскрёб щетину и молча указал на третий стул. Отец на моё появление никак не отреагировал, но щетину поскрёб тоже.

Я присел к столу. Мне сразу налили. Я кашлянул — и залпом выпил стопку. Анатолий Борисович поднял большой палец вверх. Отец, как римский император, вниз. Правда, над своей стопкой, и Анатолий Борисович понял это по-своему, налил ему, потом себе и чуть-чуть мне.

— Жалко? — съязвил я.

У Анатолия Борисовича сами собой удивились брови и губы, и он долил мне до полной. Отец скосился на меня. И я назло взял и хлопнул.

— Хоть бы подождал, — урезонил меня Анатолий Борисович. — Хоть бы для приличия спросил — за что?

— А вы за что до меня пили? Вот и я за это.

Рот у Анатолия Борисовича опять сам собой поехал на сторону. Вообще, надо сказать, у пьяных людей на лице всё само собой происходит, без всякой связи с тем, что внутри. Это уже моё личное наблюдение.

— Ну, а мы за что выпьем?

— Да просто так.

— Просто так алкаши пьют, — возразил Лапаев.

— А вы кто? — поинтересовалась Варвара Андреевна.

Вопрос был оставлен без внимания. И это тоже один из признаков внутреннего состояния пьяниц. Им говорят, а они будто ничего не слышат.

— Тогда — за всё! — сказал отец.

— За всё сразу? — удивились брови и рот Анатолия Борисовича, а вот глаза при этом грустили.

Отцова голова чуть не ударилась о стол.

— Ну хорошо, давай!

И они хотели выпить, но мой рот возопил:

— А мне?

— Сам себе наливай, у нас руки заняты.

Я согласился, налил и вместе с ними хлопнул. Поскольку я ещё не закусывал, меня сразу потянуло на покаяние.

— Варвара Андреевна, — сказал я. — Это я чтобы им меньше досталось. Завтра мама приезжает. Вызовите, пожалуйста, такси. Деньги вот.

— Откуда у тебя деньги? — спросили кривой рот и брови отца.

Я сказал откуда и решительно вырос над столом.

— Всё! Собирайся! Едем!

Плечи отца согласились, хотя рот был против.

Такси прибыло скоро, о чём известил телефонный звонок. Нас пошли провожать. Отца усадили на заднее сиденье, я с тремя бутербродами с дефицитной колбасой устроился впереди. Шеф спросил, куда ехать, и мы помчались. За окнами летевшего автомобиля в это время что-то происходило, но я был занят бутербродами, а точнее, сжомкал сначала очень вкусную дефицитную колбаску, ну а хлеба я и дома наемся.

Когда меня потянуло петь, таксист попросил приоткрыть окошко. «А то, — сказал, — на уши давит». А вот песня ему понравилась. Про любовь. Сейчас.

И так, надо сказать, эта дрянь ко мне привязалась, что даже таксисту наконец надоело слушать.

— Хорошая вообще-то песня, — перебил он. — А ещё какую-нибудь знаешь?

И я запел:

— Как?

— Сам сочинил?

— А что — не похоже? — слукавил я.

Он неопределённо пожал плечами. И я не стал его разубеждать. Пусть сомневается. На то и жизнь, чтобы сомневаться.

У родной калитки я попросил притормозить, достал пятёрку, деловито сказал: «Держи, шеф. Сдачи не надо».

— Какая сдача? — возразил он. — Посмотри на таксометр.

Я из любопытства глянул: «3-50».

— И чего?

— Рупь двадцать за вызов. А назад я на воде поеду?

— Это уже меня не касается.

— То-то и оно! Знал бы, не поехал!

— Извини, шеф, ничем помочь не могу. А хочешь, оставайся у нас ночевать.

— Шутник, да, шутник?

И он дал по газам. Задние колёса засвистели. Машина унеслась. А мы с отцом почти в обнимку (я его еле растолкал), как выражаются дружественные народы, «пишлы до хаты».

Бабушка приняла с рук на руки своё ненаглядное чадо и повела отхаживать, а я теми же стопами направился к Елене Сергеевне. Но она, открыв дверь, сразу поморщилась и заградила мне дорогу.

— Опять? И что за радость?

— Абсолютно никакой! — подтвердил я.

— Чего тогда?

— Жизнь вынудила!

— Тогда иди и спи.

— Не пустите?

Она покачала головой.

— А поцеловать? Знаете, как хочется? Всё утро об этом мечтал!

— Обойдёшься. И вообще — хватит!

— Что хватит?

— Всё это безобразие — хватит.

— Не понял.

— Иди спи.

— Не поцелуете?

— Нет.

Я вздохнул.

— Ну что я теперь буду дома делать?

— В первую очередь хорошенько выспись.

— Ладно, — неохотно согласился я. — А завтра?

— До завтра дожить надо. Всё, ступай.

И хотела закрыть дверь, но я сунул ногу.

— Нет, вы скажите — до завтра?

— До завтра, до завтра… — чтобы только отвязаться, сказала она.

И я побрёл домой. Кто бы знал, как одиноко было мне в этом яростном и прекрасном мире. Хотя почему же в яростном? Солнце, облачка, птички и всё такое было, как и всегда, без всяких признаков ярости. И всё же ярость во всём этом благолепии присутствовала. Ярость неблагополучного одиночества. А я в ту минуту был одинок, как никогда, наверное, в своей жизни. Хладом одиночества пахнуло от Елены Сергеевны. Не думаю, что только вино было тому виной. Вино вином, а вина виной. А именно она, вина, я это понял, и была всему виной. Грустно жить на свете без надежды! А она-то как раз и ускользала из рук.

Бабушка всё возилась с отцом, всё никак не могла раздеть его и уложить в постель. Я «пособил» ей, всё это сопроводив стихотворным каламбуром: