Владимир Чугунов - Буря

Между тем мы поднялись на третий этаж. Наши номера оказались 37 и 51. Всего было около ста участников.

Но вот чего мы никак не ожидали, так это того, что прослушивание сделают закрытым. И по этому поводу сразу поползли слухи, что китайцы хотят протащить на первые места своих, поскольку жюри состояло в основном из них. Ирина так прямо и сказала: «Золота не ждите. Заберут китайцы».

— Именно поэтому ты должна выложиться на полную, — сказал я дочери, когда мы вошли в номер. — И это очень хорошо, что ты выступаешь не с самого утра, когда ещё не проснулся голос. Ложись и лежи. И ни с кем не разговаривай. Внутренне настройся. В том числе и на победу. Нужно как можно больше сохранить сил для выступления.

— Я не могу лежать, я уже сейчас как на взводе.

— А я говорю, лежи. Я буду следить за очередью.

Она начала кривиться.

— Опять?

— Лежи, лежи… — недовольно пробурчала дочь, уходя в туалет.

— Через десять минут приду, и чтобы лежала в постели! — крикнул я ей вслед. — Пойду посмотреть аппаратуру и спрошу, будет ли репетиция.

Но спросить было не у кого, установкой аппаратуры занимались китайцы. И тогда я поднялся к нашему руководству на пятый этаж.

— Какая репетиция — столько народу? — вытаращила на меня бешеные глаза Ирина. — Вы профессионалы или кто?

— А если — «или кто», что тогда?

— Тогда нечего было сюда приезжать.

— Я смотрю, вы заодно с китайцами.

— Мы просто рядом живём, а значит, лучше друг друга понимаем. И для нас, для всей Сибири и Дальнего Востока, вы все там с вашей долбаной политикой хуже китайцев. Благодаря им и японцам мы теперь только и живём, а вы мало того, что отняли у нас всё, все привилегии, все надбавки, но ещё и этой последней возможности существования пытаетесь лишить.

— Это я пытаюсь лишить?

— И вы в том числе!

— Ну спасибо.

И мы расстались друзьями. Неудивительно, почему, несмотря на её искусственную осветлённость, китайцы совершенно не обращали на неё внимания. А вчера она даже выдала… Это когда кто-то завёл разговор о китайской семье. «Обычный день китайской семьи, — рассказывал кто-то. — Муж; встаёт раньше, готовит завтрак, отводит или отвозит ребёнка в школу. После работы забирает. И, придя домой, готовит обед или ужин». «А жена?» — «Жена после трудового дня отдыхает». И тогда эта злыдня выдала: «О-о, хотя бы на один день стать китайской женой!» На что я не преминул возразить: «Почему же на один? Это не так уж трудно устроить: в Китае двадцать миллионов свободных мужчин». И тогда она с несокрушимым достоинством старшей пионервожатой поставила меня на место: «Это вам, может быть, нетрудно, а я сюда приехала не за этим». К тому же она меня всё-таки, наконец, узнала. За завтраком поинтересовалась: «Всё смотрю на вас и не могу вспомнить, где я вас уже видела. Евдокимов… Евдокимов… Уж не тот ли вы самый Евдокимов?..» И когда я подтвердил, что тот самый, с каким-то полунамёком обронила: «А! Ну тогда понятно…» И я так и не понял, что именно. Понятно, что я владею академическим вокалом, или что смог предоставить возможность дочери принять участие в таком солидном конкурсе? Для простого смертного деньги действительно немалые, в общей сложности, понадобилось почти сто тысяч. Но какою ценою достались мне эти сто тысяч, она же ведь не спрашивала. А достались они мне в результате моей изворотливости, в подробности которой вдаваться не намерен. Иначе говоря, поехали мы чуть ли не на последние сбережения. И на тебе — дождались. А потому я решил при удобном случае с Ириной объясниться, чтобы наше пребывание не превратилось в подобие очередной гражданской войны.

Когда я вернулся, дочь занималась причёской. На моей кровати лежали юбка от красного сарафана, блузка, жилет и широкий пояс, рядом с кроватью стояли сапоги.

— Я прикинул. Первое выступление примерно в половине десятого, второе сразу после обеда, часа в два. А что у тебя щёки красные? Пела?

— Да это от волнения. У меня и по груди, и по шее пятна пошли, вот, посмотри. Я когда волнуюсь, всегда покрываюсь пятнами. Связки только немного погрела — и все.

— Накапать валерьянки?

— Лучше таблетку приму. Выпила — и всё до лампочки.

— Не вздумай. Лучше валерьянки. Наличие волнения необходимо. Оно придаёт исполнению определённый шарм.

Камеру я уже приготовил. Фонограммы были с собой. И тут опять выяснилось, что дочь приготовила пресловутую «Сказку».

— Только попробуй!

— Мне сейчас лучше ничего не говорить. Потом можешь меня хоть помоями облить, а сейчас не говори ничего. Я уже настроилась — «Коня» и «Сказку».

— Тогда наоборот. Сначала медленную, потом быструю. Отработанный приём.

Она подумала и согласилась.

Сказать, что я волновался, значит, ничего не сказать. Я поднимался на лифте наверх, подходил к истомившейся от жары и от ожидания толпе, спрашивал, какой номер ушёл и, прикидывая в уме, возвращался назад. Дочь подымала испуганный взгляд, я отвечал, ещё только двадцатый, стало быть, минут сорок ещё, и она опускалась на кровать. Но когда я пришёл в очередной раз, она была уже в полном облачении.

— Ещё минут двадцать.

— Я уже не могу, я лучше туда пойду.

— В сарафане? Ты же спаришься.

— Но я не могу тут больше сидеть!

И тогда мы пошли вместе. Я с установленной на штатив камерой на плече.

Выступившие на обычный вопрос «ну как», глядя отсутствующим взглядом, только пожимали плечами. И это ещё больше придавало волнения. Стоявшая у двери на страже китайская девушка не позволяла приоткрывать дверь, чтобы хоть краем уха послушать, а звукоизоляция оказалась на высоте, слышно было только содрогание от низких звуков и отдалённый бой ударника.

Наконец запустили нас. Запускали по двое, по трое. Я тут же сориентировался, где лучше встать с камерой. Перед нами пели прибывшие вместе с нами девушки из Владивостока. Спели неплохо, но сценического поведения явно не хватало, не доставало и драматизма, который теперь принято называть драйвом. «Это не конкуренты», — подумал я и приготовился снимать.

Чего я никак не ожидал, «Сказка» даже меня задела. Задела той интонационно точно переданной жутью, с которой подобно древней ведунье Женя ворожила над книгой судьбы. И всё остальное исполнила без единой ошибки. Жюри смотрело не отрываясь. Особенно, когда подняв над головой в руке раскрытую книгу, она медленно её закрыла, а затем опустила вниз.

— Ну как? — спросили нас, когда мы вышли.

— Не знаю… Хотя… в какую-то минуту мне показалось, жюри стало моим зрителем.

И мы уже хотели уйти, как вышедшая из двери Ирина (она вошла вместе с нами), сказала:

— Евгения, если желаешь, через десять минут можешь исполнить второй номер.

— А может, так и лучше, а то перегоришь, — сказал я.