Энтони Поуэлл - Поле костей. Искусство ратных дел

— Приходится следить, чтобы буфетный счет не выходил из рамок, — говорил он. — Рюмочка да рюмочка, а в итоге суммочка. Командир батальона делал уже мне выговор из-за этого счета. Приходится держать себя в границах.

Но в Каслмэллоке случилось так, что выйти из границ неожиданно подстрекнули Битела сами армейские власти. Во всяком случае, Бител именно так объяснял случившееся.

— Это все дурацкая инструкция виновата. Совершенно сбила меня с толку, а я в тот день устал.

Курсовая химподготовка включала прохождение через газовую камеру без противогаза. Все военнослужащие рано или поздно подвергались этой процедуре, но антигазовики, естественно, соблюдали ее строже остальных. В качестве противоядия от одного из газов рекомендовался, между прочим, последующий «прием алкоголя в умеренном количестве». В день, оказавшийся для Битела несчастливым, завершала расписание занятий именно газовая камера. Затем некоторые курсанты выпили, следуя наставлению, другие же — непьющие или экономные — ограничились горячим сладким чаем. Но и выпившие вняли предостережению инструкции, приняв это лекарственное средство в умеренной дозе, — все, кроме Битела.

— Старик Бити хлопает сегодня одну за другой, — заметил Кедуорд еще перед обедом.

Речь Битела всегда невнятна, и у него, как у большинства привычных пьяниц, разница между хмельным и трезвым состоянием вообще-то невелика. Только изредка уж до того допьется, что спляшет вокруг чучела. В тот вечер в Каслмэллоке он слонялся по галерее, надоедая то одним курсантам, то другим. В наш уголок он заявился уже под самый конец. Расходились антигазовики рано, так что Гуоткин, Кедуорд и я остались к тому времени одни. Темой нашего разговора было германское наступление. Гуоткин подвергал анализу боевую обстановку, длился анализ долго, и я собирался уже идти спать, когда подошел Бител, плюхнулся рядом — без обычных извиняющихся фраз, адресованных Гуоткину. Молча послушал разговор. Уловил слово «Париж».

— Бывали в Париже, капитан Гуоткин? — вопросил он.

Капитан Гуоткин метнул на него взгляд, полный крайнего неодобрения.

— Нет, — резко ответил капитан (что, мол, за нелепый вопрос, еще спроси, бывал ли Гуоткин в Лхасе или на Огненной Земле). И продолжал наставительно излагать Кедуорду принципы маневренной войны.

— А я в Париже был, — сказал Бител и, собрав губы, присвистнул этаким лихим гулякой. — Провел там как-то кончик недели.

Гуоткин взглянул свирепо, но промолчал. Подошел подавальщик, стал собирать стаканы на поднос. Это был тот самый краснощекий детина, что шумел и плакал в коридоре у дверей канцелярии, жалуясь на боль в спине. Теперь он выглядел веселей. На просьбу Битела принести еще напоследок порцию виски он ответил, что буфет закрыт, — ответил с тем удовольствием власть имущего, с каким официанты и бармены всегда оповещают о закрытии.

— Рюмочку ирландского, — сказал Бител. — Последнюю.

— Буфет закрыт, сэр.

— Да нет же, еще рано. — Бител воззрился на свои часы, но цифры, очевидно, расплывались у него в глазах. — Не верю, не закрыт.

— Сержант объявил только что.

— Еще одну рюмашку, Эммот, — Эммотом ведь звать?

— Эммотом, сэр.

— Ну пожалуйста, Эммот.

— Нельзя, сэр. Буфет закрыт.

— Но можно же открыть.

— Нельзя, сэр.

— Открыть на одну лишь секунду — налить одну рюмочку.

— Сержант не велит, сэр.

— Попросить его надо.

— Буфет закрыт, сэр.

— Умоляю, Эммот.

Бител встал. Я так и не уяснил четко, что произошло затем. Сидел я с той же стороны, что и Бител, и когда он встал, то оказался ко мне спиной. И качнулся внезапно вперед. Возможно, оступился, и не обязательно спьяну — половицы в этом месте прогибаются. А возможно, подался вперед, взывая к сочувствию Эммота, подкрепляя действием свои упрашиванья. Если так, то я уверен, Бител всего лишь хотел шутливым жестом положить руку на плечо Эммоту или взять его за локоть. Такие жесты можно счесть вредящими достоинству офицера, нарушающими субординацию — но не в тяжкой мере. Так или иначе, но Бител почему-то сделал падающее движение всем телом и — то ли чтобы не упасть, то ли вымаливая рюмку — обнял Эммота за шею. И на мгновенье так повис. Поза была, вне всякого сомнения, красноречивая — поза поцелуя, скорее прощального, чем страстного. Быть может, поцелуй и в самом деле состоялся. Во всяком случае, Эммот не то мыкнул, не то ахнул и уронил поднос, разбив несколько стаканов. Гуоткин вскочил на ноги. Он побелел весь. Он дрожал от ярости.

— Мистер Бител, — сказал Гуоткин. — Вы арестованы.

Бител рассмешил меня своим объятием, но тут стало не до смеха. Запахло серьезным скандалом. Глаза у Гуоткина блестели фанатически.

— Мистер Кедуорд, — продолжал он. — Подите наденьте фуражку и опояшьтесь.

Сидели мы поблизости от двери, выходящей в холл. Там, на крючках, вбитых в стену, мы оставляли фуражки и офицерские ремни, прежде чем войти в столовую, так что идти Кедуорду не пришлось далеко. Потом он сказал мне, что не сразу понял смысл гуоткинского приказания. Просто повиновался как ротному командиру, не рассуждая. Тем временем Эммот стал подбирать с пола осколки. Вид у Эммота был не особенно ошеломленный. Если вспомнить его склонность к истерической несдержанности чувств, то сейчас он вел себя совсем неплохо. Возможно, Эммот лучше понимает Битела, чем мы. Гуоткин, рьяно вошедший в свою властительную роль, велел Эммоту уйти — остальное стекло утром подберет. Эммот, натрудившийся за день, того только и ждал — тут же ушел с подносом и осколками. Бител остался стоять как стоял, как и следовало взятому под арест. Он слегка покачивался, на губах его блуждала глуповатая улыбка. Вернулся Кедуорд в фуражке, застегивая походный ремень.

— Мистер Кедуорд, отконвоируйте мистера Битела в его комнату, — сказал Гуоткин. — Покидать ее он может не иначе как с позволения и под конвоем офицера. Причем не должен иметь на себе ни пояса, ни оружия.

Бител обвел нас отчаянным взглядом, точно раненный в самое сердце этим запрещением носить оружие, но он вроде бы понимал, за что его наказывают, и подчинялся наказанию даже с неким мазохистским усердием. Гуоткин движеньем головы указал на дверь. Бител повернулся и медленно пошел, как идут на казнь. Кедуорд последовал за ним. Хорошо еще, что Гуоткин выбрал в конвоиры не меня, а Кедуорда, как старшего по званию (ведь и у Битела две звездочки). Когда они ушли, Гуоткин повернулся ко мне. Вспышка служебного гнева словно сожгла внезапно весь его запас энергии.

— Иначе поступить я не мог, — сказал он.

— Я не совсем понял, что произошло.

— Вы разве не видели?

— Не полностью.

— Бител поцеловал солдата.

— Вы уверены?