Энтони Поуэлл - Поле костей. Искусство ратных дел

— Из штабного персонала только взводу обороны предписано занимать боевые посты в случае налета, — говорю я. — Просто очередная мера генерала для взбадриванья подчиненных.

Удовлетворенный этим объяснением нашего охранного присутствия на стадионе, Бител сосредоточенно кивает. Так получилось, что мы с ним почти не общались с того вечера в Каслмэллоке, когда он, по его выражению, «перебрал рюмашку» после пребывания в газовой камере химшколы. Прачечная ведь передвижная, и Бителу, как младшему офицеру, приходится почти все время странствовать с ней по дивизии; мои же обязанности хотя и будничны, но многочисленны и разнородны, и времени на общение со штабниками из других отделов остается мало. Разве что перебросишься с Бителом двумя-тремя словами, когда сидим соседями на периодически созываемом собрании штабных офицеров — слушаем лекцию или генеральскую накачку. В первый это раз теперь мы встретились с ним не в штабистской толпе.

— Досталась вам забота — ночь за ночью вот так вскакивать, — сочувствует он. — Давайте пройдемся стадионом, а?

В его сочувствии слышна нотка тоскливой жалобы. Вид у него самого на редкость не «взбодренный».

— Минутку — пулемет проверю.

Все оказалось в порядке на этом посту. Мы с Бителом не спеша зашагали по траве — мимо ветхого деревянного строеньица, раздевалки для игроков в крикет. Недавно из-за этой раздевалки были неприятности у Бигза, ведающего физподготовкой в дивизии: он затерял куда-то ключ, а владельцы реквизированного стадиона захотели как раз снести в раздевалку скамьи на хранение. Уидмерпул очень досадовал, что столько времени ухлопали из-за глупой неполадки, и учинил справедливый разнос Бигзу, который чуточку помешан на владении этим ключом. Любопытно, заперта ли дверь теперь, когда ключ наконец-то нашелся и скамейки внесли. Да, заперта — Бигзом, разумеется.

Канонада между тем усиливалась. Пахло дымом, сажей, а всего сильнее воняло тлеющей резиной. Над дальней частью города, над портом, быстро ходили взад-вперед узкие зеленоватые лучи прожекторов, чертя большие дуги вперехлест на восточном небосклоне — то выше, то ниже. Затем вдруг эти перекрестные лучи, сойдясь в одну точку вверху, образовав там светлый эллипс, ловили что-то крошечное, мечущееся в этом сжатом световом пятне, словно сердитая мушка в бутылке. Как бы слаженно, разумно откликаясь на ритмические колебания прожекторов, загорались в вышине и гасли облачные гряды, постоянно творя и меняя с полдюжины замысловатых пастельных композиций черного с сиреневым, шафранового с серым, розового с золотым. С этих роскошных небес, будто грозящих вот-вот разверзнуться мистическим господним откровением, медленно спускались, подобно японским лампионам праздничной иллюминации, два-три десятка осветительных бомб, сброшенных немцем на парашютах. Гроздями по две, по три плыли они, колышемые ветром, почти не снижаясь, точно светильники, подвешенные на безмерно длинных проволоках к невидимому потолку. Внезапно, как по сигналу, знаменующему полночную кульминацию зрелища, навстречу этим неровно горящим светильням снизу вспучились высокие облака густо-черного дыма. А на самой земле там и сям ярко вспыхнули огненные сгустки, словно скопление зажженных в ночи кузнечных горнов Черной Англии. Весь мир оделся синевато-багровым таинственным блеском, театральным, но грозным, — не светом дня и не свечением ночи, а инфернальным полусветом Аида. Запах паленой резины сгустился, став еще тошнотворней. Бител нервно подтянул пояс дождевика.

— С чеком тут петрушка получилась, — сказал он.

— У кого? У вас?

— Потому я и не сплю, наверно, а не только из-за отсутствия таблеток. Дело еще может уладиться — я заплатил потом наличными, занял немного денег у нашего почтовика, — но с чеками вечный кавардак. Отменить бы надо чековый порядок оплаты.

— Возможно, и отменят после войны.

— Для меня тогда уже будет поздно, — удрученно сказал Бител.

— Чек был на большую сумму?

— Всего на два-три фунта, но на моем счету не оказалось ни пенса.

— И нельзя это замять, чтобы без огласки?

— Уидмерпул пока еще не знает, думаю.

Деталь для Битела важная — Уидмерпул ведь только и ждет подобного случая. Я хотел было пособолезновать, но тут мерные хлопки зениток покрыл оглушительный взрыв, казалось расколовший землю, так что отозвались волнами гула и дрожи окрестные холмы. Бител покачал головой, на минуту отвлекшись от гложущих его забот.

— Должно быть, угодила бомба куда не надо, — сказал он.

— Похоже на то.

Он опять открыл рот, хотел спросить что-то, но замялся на момент. Видимо, решил иначе сформулировать вопрос.

— Вы говорили, что вы тоже книгочей, как я. Много читаете, да? — произнес он робковато.

— Да. Читаю я много.

Я уже не пытался скрывать эту свою постыдную привычку. По крайней мере сразу даешь понять, что относишься к разряду чудаков, от которых нельзя ожидать того же толка, что от людей нормальных.

— Люблю на досуге хорошую книгу, — сказал Бител. — Вот как роман «Поискать такое чудо» Сент-Джона Кларка. Чтоб серьезная вещь была, чтоб не с ходу прочесть.

— Не пришлось читать этот роман.

Но Бител не стал развивать тему «чуда». Очевидно, о романе он упомянул между прочим, а цель его пристрелочных выстрелов иная. Хотя трудно предугадать, чем подарит тебя Бител в задушевном разговоре, но излияния его всегда представляют интерес. На уме у него сейчас что-то есть. Следующий свой вопрос он задал с волнением в голосе.

— Вы в детстве покупали мальчишьи журналы — скажем, «Закадычные дружки», «Только для мальчиков»?

— Разумеется. Глотал, бывало, годовыми комплектами. А шурин мой и до сих пор глотает.

У Эрриджа, брата моей жены, это единственная греховная склонность, и он усиленно ее скрывает, чтобы не обвинили в несерьезности, в недостатке чувства общественного долга. Бител ответил что-то, но слова его покрыл зенитный грохот, усилившийся как нарочно.

— Что вы сказали?

Бител повторил.

— Опять не слышу.

Он шагнул ближе, прокричал что-то.

— …героем… — уловил я.

— Вы героем себя чувствуете?

— Нет… я…

Орудийный гром стал чуть слабее, но Бителу пришлось вовсю напрячь голосовые связки, чтобы я расслышал:

— …всегда воображал себя героем этих журнальных повестей.

Видимо, Бител считает, что делится со мной психологическим открытием беспримерной важности.

— Каждый мальчик так воображает, — проорал я в ответ.

— Каждый? — переспросил он огорченно.

— Я уверен, шурин мой по сей день отождествляет себя с этими героями.

Но Битела не интересовали ничьи шурья с их читательскими грезами. Это понятно — Бител ведь никогда и не слышал об Эрридже. И притом, очень хочет сейчас говорить о себе, и ни о ком другом. Но тон у него хоть и взволнованный, а все же извиняющийся.