Энтони Поуэлл - Поле костей. Искусство ратных дел

— Одо, сынок, — громыхнул он. — Подумать только, где привелось увидеть твою физиомордию!

— Надо же — Брайан, старый ты хрячище!

— Что, гульнул вовсю, наверно, а теперь, как и я, садись в ночной поезд и опять надевай треклятый хомут. Я, представь, второй день не просыхаю.

— Садись, Брайан, выпьем. Времени навалом.

— Нет, рисковать разжалованьем не хочу за самоволку.

— За что? — не поняла миссис Маклинтик.

— За самовольную отлучку, — пояснил Стивенс; характерно, что он не пропустил вопрос мимо ушей — не желает ни на секунду выпускать ее из силового поля своих чар. — Да ну, Брайан, время еще есть.

Но краснощекий капитан не поддался.

— Такси же искать надо. Притом вещи у меня.

Стивенс взглянул на часы.

— И у меня тоже, — сказал он. — Чемодан, вещмешок и еще рухлядь. Пожалуй, ты прав, Брайан. Надо и мне с тобой. Вдвоем и за такси платить наполовину меньше.

Он встал из-за столика.

— Придется мне проститься, — сказал он.

— Неужели? — сказала миссис Маклинтик. — Только-только завязали знакомство, и уже покидаете нас. Может быть, обиделись на что-то, как ваша подруга?

Впервые, наверно, в жизни она так усиливалась выказать сердечность. Полный триумф для Стивенса. Он засмеялся, радуясь такому своему успеху.

— Долг зовет, — сказал он. — Хотелось бы пробыть с вами до четырех утра, но нужно на поезд. Да и все равно здесь собираются уж закрывать.

Мы стали прощаться.

— Чудесно было с вами познакомиться, мистер Морланд, — сказал Стивенс. — Пью за следующее исполнение «Старого порта» в одной программе с вашим наиновейшим сочинением — и дай мне бог оказаться среди слушателей. До свидания, Николас.

Он протянул мне руку. Теперь он держится не так развязно, как бы вернулся к прежней олдершотской, менее самоуверенной манере. Вероятно, не решил, какой прощальный тон будет всего эффектнее. Возможно, начинает все же понимать, что неприятно и неловко было мне видеть его с Присиллой. Быть может, колеблется, не знает, упомянуть ли еще напоследок о капризном ее исчезновении. Решил, что лучше не упоминать.

— До новой встречи, — сказал он.

— До свидания.

— Желаю удачи в бою.

— Да идем же, рохля ты этакая, — сказал краснощекий. — Кончай нежные прощания, а то последнее такси упустим. Веселей действуй, Одо. Не забывай, нам еще предстоит треп с комендантом вокзала.

Хлопнув друг друга по плечу, они ушли.

— Забавный мальчик, — сказала миссис Маклинтик.

Несомненно, Стивенс произвел на нее сильное впечатление. Об этом говорит весь ее тон. Хотя встреча с ним здесь была малоприятна мне — да и сотрапезники мои не проявили особой радости, когда он подсел к нам, — но с уходом Стивенса ушло и оживление. Даже Морланд, ерзавший при прощальных сожалениях миссис Маклинтик, теперь сознает, что без Стивенса скучно.

Я сказал, что мне уже пора.

— О господи, зачем же сразу врассыпную, — сказал Морланд. — Мы ведь только лишь увиделись. Нам не дали еще поговорить о самом насущном — о смысле искусства и о том, как раздобыть печенье на черном рынке.

— Новую порцию вина уже не подадут.

— Зайдем тогда к нам хоть на минуту. У нас, возможно, осталось пиво. Старика Макса поднимем с постели. Он любит посидеть, поболтать.

— Ладно, зайду, но ненадолго.

Мы уплатили по счету, вышли на Риджент-стрит. В кромешной тьме помигивали электрическими фонариками проститутки — странная светящаяся разновидность ночных животных. Рекламируя себя, то одна, то другая бегло освещала свое лицо лучом фонарика, словно вспыхивала перед иконой свеча в сумраке церкви.

— Остроумно, — проговорил Морланд.

— Вот и Маклинтик похвалил бы этих тварей, — сказала миссис Маклинтик не без горечи.

Рядом остановилось такси, высадило пассажиров. Мы сели в него. Морланд дал адрес квартиры, где жил прежде с Матильдой.

— Я пришел к выводу, что нет для женщин ничего ненавистней в мужчине, чем бескорыстие, — сказал он.

Замечание не имело прямого отношения к предыдущему разговору: очевидно, это был просто итог длинной цепи умозаключений Морланда.

— Нечасто приходится женщинам сталкиваться с бескорыстием, — возразила миссис Маклинтик. — Я вот за сорок лет ни разу не столкнулась, но, возможно, мне повезло.

— Праведных средневековых королей страшно, должно быть, ненавидели их жены, — сказал Морланд. — Но, как ты верно заметила, Одри, тема эта теперь неактуальна.

Такси уже доставило нас и ушло, и Морланд отмыкал ключом парадную дверь дома, когда раздалась сирена воздушной тревоги.

— Как раз домой успели, — сказал Морланд. — Вот это тревога настоящая, не то что та, почудившаяся в ресторане. Теперь звучание доподлинное. Как у нас шторы затемнения, задернуты? Я уходил последним, а я всегда такие вещи забываю.

— Если Макс пришел, то задернул, — сказала миссис Маклинтик.

Мы поднялись по лестнице, одолев порядочное число ступенек — Морланд живет на верхнем этаже.

— Надеюсь, что Макс уже дома, — сказала миссис Маклинтик. — Беспокоюсь я всегда, как бы его не застигла где-нибудь тревога. Проведет ночь в убежище и захворает. Он все хочет испытать, как ночуют в метро, а я ему категорически запрещаю.

Если один ребенок у нее — Морланд, то второй, очевидно, Макс Пилгрим. Она вошла в квартиру, за ней и мы. Прежде чем включить свет, Морланд удостоверился, что все окна затемнены. В электрическом свете квартира предстала все той же, прежней, и по виду и по обстановке, — только неопрятнее, чем при Матильде.

— Макс!.. — окликнула миссис Маклинтик из спальни. В другой комнате прозвучал слабый ответный возглас. Слов не разобрать, а голосок этот, высокий и щебечуще-дрожащий, звучит столько лет с предрассветных эстрад бесчисленных и позабытых ночных клубов.

— Мы гостя привели, Макс, — опять крикнула миссис Маклинтик.

— Хоть бы пиво обнаружилось, — сказал Морланд. — Сомневаюсь я что-то.

Он ушел на кухню. Я остался в коридоре. Отворилась дверь в конце его, и показался Макс Пилгрим — высокая тонкая фигура в роговых очках и зеленом парчовом халате. Последний раз я его видел много лет назад — то ли на эстраде, то ли (и это вероятней) на рауте издали. Он одно время снимал квартиру вдвоем с Хьюго, братом моей жены. Но мы в тот период мало общались с Хьюго и ни разу не побывали у него. Пилгрим тогда, по слухам, собирался уйти со сцены и стать художником по интерьеру, примкнув к Хьюго. Даже в те времена песни Пилгрима начали уже устаревать. Но художником Пилгрим так и не сделался; и как бы ни критиковали Макса Пилгрима за старомодность, но спрос на него сохранялся до самой войны. Теперь же, разумеется, песни его воплощают для публики все былое и милое. Хотя волосы его взъерошены сейчас — а может, именно поэтому, — кажется, что он вот-вот запоет. Он сделал шаг-другой по короткому коридору, остановился.