Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Видимо челюсть была раньше сломана и неправильно срослась.

Времени почти не оставалось, и больной мог просто задохнуться, потому что релаксант расслабил все мышцы организма.

– Лёва, сука! Выбивай ему верхние зубы, а то мы его сейчас потеряем. Нас же за яйца с тобой подвесят, если он умрёт. Скажут, что мы специально его угробили. Давай!

Лёва схватил металлический штатив для переливания растворов и, нижней его частью, стал колотить изо всех сил по верхним зубам полковника, пока не выбил три зуба.

Наконец-то трубка вошла в трахею, и полковник задышал на аппарате.

Борис Аркадьевич без сил рухнул на пол.

Просидев пару минут и отдышавшись, он встал и подошёл к операционному столу.

– Лёва, козёл! Где третий зуб?

– А я откуда знаю. Был тут.

– Ты его держал в руках?

– Нет! Я думал он у тебя.

– Он думал. Скотина! Он у него в трахее, а может уже и в бронхах. Кошмар! Мы с тобой из тюрьмы не вылезем, он же самостоятельно не сможет дышать. Нужно вскрывать грудную клетку и отыскать этот грёбанный зуб.

Борис Аркадьевич уже копался во внутренних органах грудной клетки, когда Лёва на полу, у ножки стола, обнаружил потерявшийся зуб.

– Вот он! – Радостно закричал Лёва, на что Ласкер грязно выругался и, с криком «Скотина!», запустил в голову Лёвы хирургический зажим.

Закончив зашивать, трясущимися руками, огромный шов на груди полковника, Борис Аркадьевич присел на топчан и с ужасом представил себе дальнейшее развитие событий.

Всю ночь он просидел возле постели больного, не сомкнув глаз.

Но, пролежав две недели в лагерной больнице в отдельной палате, полковник уже не думал ни о геморрое, ни о зубах, ни о враче-негодяе, ни об огромном шраме на груди.

Его волновала только одна мысль.

Как это событие отразиться на его репутации, и не станет ли он посмешищем в Управлении и городе.

Все посвящённые клятвенно обещали сохранить тайну до могилы.

Но, как это обычно и бывает, новость разлетелась мгновенно и стала поводом для пересудов и обсуждений, пока не превратилась в анекдот и дошла до московского начальства уже искажённая до неузнаваемости.

О полковнике Оскоме стали рассказывать легенды и небылицы, почти как о Чапаеве, не забывая дополнить, что он до сих пор ходит с геморроем.

Как-то так само собой отпал вопрос о его переводе на повышение в Главк, что было до операции вопросом почти решённым.

Так, из-за банального геморроя, страна не досчиталась ещё одного генерала.

А Борис Аркадьевич, чтобы не испытывать дальше свою судьбу, тихонько собрался и уехал к себе домой в Москву, чтобы там использовать накопленный после института богатейший опыт.

Какая судьба постигла санитара Лёву нам доподлинно неизвестно.

Но мы надеемся, что с такой богатой медицинской практикой он нигде не пропадёт.

Тот, у кого хватило терпения и охоты читать мои «Лагерные хроники» постепенно должен был почувствовать, что за спиной моих героев всё время ненавязчиво колышется полотно декорации, на котором лёгкими, но достаточно осязаемыми мазками нарисована зона.

Зона, не очень кровожадной, безалаберной и пьяной эпохи Леонида Ильича Брежнева, какой видели её наши герои, на тюремном, усиленном и строгом режиме.

О порядках и нравах «малолетки» и «общего» режима автор судит только по устным рассказам, встреченных им, экземпляров, побывавших в тех местах. Разница огромна.

Если на усиленном и строгом режимах люди постоянно думают, как бы выжить, то на малолетке и общем, где срока первые и небольшие, их мысли заняты в основном тем, что они будут рассказывать на воле. Для них это чаще всего приключение, а не длительный и тяжёлый период жизни, как для людей со строгого. Часто и вся жизнь. А иногда и смерть.

Существует ещё и особый режим, где содержатся особо опасные рецидивисты. Это осужденные трижды по одной и той же не тяжёлой статье (кража, хулиганство, грабёж). Или лица, имеющие две судимости за статьи особо опасные (убийство, разбой, изнасилование при отягчающих обстоятельствах, лагерное преступление).

Поэтому на особом режиме могут встретиться и дважды убийца, и мужик три раза сидящий за кражу комбикорма.

Для уважения в зоне причина, по которой ты попал, значения не имеет.

Грозный на воле убийца может стать в лагере опущенным петухом, а любитель колхозного комбикорма – достойным и уважаемым человеком.

Очень важно, чему тебя научили родители, и как ты можешь держать себя в коллективе. Важно, кто ты есть сейчас и на что способен. Твои «заслуги» на воле или в прошлом никого не интересуют. Проколы – да. А подвиги – нет.

За что посадили говорить не принято – это не интересно и от этого всех уже тошнит, как и от блатных песен, которых я в лагере практически не слышал.

Пришедшую с воли молодёжь, просят рассказать и спеть то, о чем уже забыли или не успели узнать.

Отсидевшего половину срока на особом режиме, могут перевести досиживать на строгий, где и режим помягче и льгот побольше.

Одним из таких парней, пришедших с особого режима к нам на строгий, был Петя Зинченко. Работал он пильщиком на разделке леса. Никуда не лез, много читал и был заслуженно уважаемым человеком.

Я всегда старался его отличить, и часто давал ему вне очереди необходимые для электропилы принадлежности, которые, как и всё остальное в нашей стране, были в дефиците.

Никаких преступных наклонностей у Петра не было, но таких в лагере большинство.

Трезвый человек в лагере – это не совсем тоже, что пьяный на свободе.

Но Петро, вдобавок ко всем своим видимым достоинствам, не выказывал никакого интереса к спиртному.

Что могло привести такого человека на особый режим, было непонятно, хотя такими вопросами в лагере никто не заморачивается, и спрашивать путёвому хлопцу об этом неприлично. И без этого всегда понятно, что за птица перед тобой.

Кто не понимает, тот погибает или опускается.

Можно ещё пытаться никуда не встревать, но для этого надо уметь себя так поставить и быть по-человечески воспитанным.

К сожалению, таких в лагере немного, как, впрочем, и на воле.

Но Петро Зинченко был именно таким.

Однажды его родители привезли ему на свидание книгу Артура Хейли «Аэропорт», и, прочитав сам, Петро занёс мне её в секцию, чтобы как-то выразить мне свою признательность за внимание.

Я лежал в секции с ангиной, а сам он вернулся с ночной смены. В заботе о моём здоровье, дневальный, который уважал меня и боялся, как деревенские дети отца, где-то достал малиновое варенье и мёд, и мы с Петром устроились в проходе между койками пить чай.

Слово за слово, и я узнал, что родом Петро из Первомайска Николаевской области, где его отец работает директором школы, а мать – заведующая родильным отделением.