Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Ну, что, госпыын Краузе, все еще ссоритесь с управдомом? Нет, помирились? Ну, это хыышо.

И тех, которые были против СЕПГ, он тоже, конечно, знал, и все о них в Штази докладывал, конечно. Кизель так выполнял свои обязанности, как при нацистах какой-нибудь там уполномоченный или ортгруппенляйтер, или как там они назывались, но при этом он всегда был дружелюбным и доброжелательным, этот ABV, и пока сидел в своей конторе, и на своем служебном мотоцикле «Швальбе», который выглядел как старая «Веспа», только со скоростью до 45 км/час.

Этого ABV Гизельгера Кизеля можно было пригласить на кофе или на пироги, и даже на ужин. Так было в прежние времена. Теперь ABV больше не существует. После воссоединения появились такие, как этот тип, думает Миша, — высокомерные карьеристы, теперь это называется контактберайхсбеамтер.

— Этого-то я как раз и не могу, господин Кафанке, — говорит контактберайхсбеамтер Зондерберг, выглядывая из-за своей пишущей машинки, совсем новой, электрической. Май все обновляет, и для полиции тоже все приходит с Запада, даже униформа. У Зондерберга — никогда не суди опрометчиво о человеке, Миша, не осуждай! — тоже появились свои трудности и заботы в связи с нововведениями. Например, мундиры Народной полиции, хотя и шились из синтетики, но, по крайней мере, были широкими и свободного покроя. Новые западные мундиры приталены, ткань у них получше, конечно, но они кажутся непривычно тесными после стольких лет Фопо, [5] Фопо — (Vopo) — сокр. от Volkspolizei — Народная полиция ГДР. — Прим. перев. а сегодня такая жара, что брюки и рубашка прилипают к телу и колются, человек потеет, раздражается, а тут еще и этот, как вам это понравится, с советами и возражениями.

— Этого-то я как раз и не могу, господин Кафанке, так положено по инструкции. Вопрос, ответ, сравнение с документом. Вы уж предоставьте это мне. — Проклятье, как колет рубашка, и брюки впиваются в мошонку!

— Конечно, — поспешно соглашается Миша. И, сопя, оправдывается: — Я хотел только облегчить вам труд, господин Зондерберг. Но я понимаю, инструкция есть инструкция. Прошу прощения.

Снова сопение. Вот дурак!

— Это все, что у вас есть из документов? — спрашивает контактберайхсбеамтер Зондерберг, раздражаясь оттого, как быстро ускользнул этот Кафанке, да и не только из-за этого. Фриц Зондерберг постоянно раздражается со времен воссоединения. Из-за всех этих несправедливостей. Вот, пожалуйста, в этом отделении работают три западногерманских коллеги, так они получают по 2800 марок в месяц. Сам он и еще шесть восточногерманских сослуживцев за точно такую же работу получают 1950 марок. Разве это справедливо? Единое Отечество!

— Больше у меня нет никаких документов, господин Зондерберг, — говорит Миша, тоже не очень дружелюбно. Вот Гизельгер Кизель, он и меня, и всех других на своем участке знал как облупленных, и мы его тоже. С ним были совсем другие отношения. А этот, контактберайхсбеамтер Зондерберг, вообще не местный, у него саксонский выговор, из Лейпцига он или из Дрездена, Миша готов поклясться. — Вы ведь здесь недавно, господин Зондерберг, какими судьбами?

— Да. Переведен из Лейпцига. Так почему у вас нет паспорта?

— Потому что я его еще не получил.

— Теперь паспорт может иметь каждый. — 1950 марок мы, 2800 они. И эта дрянная дыра Ротбухен с его прусскими казармами и с Советской Армией в них. Просто тошнит! От всего. И еще эта реформа полиции. Контактберайхсбеамтеры, они у них на Западе существуют со времен убийства Шляйера террористами RAF, [6] Rote Armee Fraktion — организация «Красная Армия». — Прим. перев. как это называется. Тут им захотелось иметь «полицию, близкую к гражданам», конечно, еще и для того, чтобы следить за этими самыми гражданами. Что же тут хорошего, что контактберайхсбеамтер не имеет конторы и собственного бюро, а только окошко на вахте, и «Швальбе» у него нет, приходится передвигаться пешком. Единые полицейские нормы. Как бы не так! Западные коллеги получают больше, потому что они должностные лица, а мы, восточные, только контрактные служащие, поэтому нам платят меньше. Что, конечно же, сказывается и на рабочей атмосфере. Еще и в названиях полный идиотизм: я контактберайхсбеамтер, [7] Beamter — буквально «должностное лицо». — Прим. перев. но не должностное лицо, а служащий. Я должен был бы называться контактберайхсангештельтер. [8] Angestellter — буквально «служащий». — Прим. перев. Господи Боже, я потный, как скотина, а теперь я натру промежность от этих узких штанов, если придется бегать в них по такой жаре. — Так, значит, паспорт еще не получен. Подданство?

— Германская Демокра…

— Ну!

— Извиняюсь. Я имел в виду, Германия, конечно. — Опять новые времена. Никаких возражений, если спрашивает власть. С властью нужно дружить. Наконец-то жить станет лучше! Кизелю, прежнему ABV, можно было рассказать похабный анекдот. Хм. Он, конечно, на многих настучал в Штази, да, поэтому-то его и вышвырнули сразу после воссоединения.

— Место жительства?

— Кройцкаммерштрассе, 46, позади магазина.

Эти западные униформы, они ведь действительно шикарные, и воздухопроницаемые. Если бы не привычка к этим фопошным мешкам, удобным, привычным…

— Семейное положение?

— Холост.

— Вероисповедание?

— Никакого. — В ГДР такой ответ нравился.

— Что значит — никакого? — брюзгливо спрашивает Зондерберг с противоположной стороны деревянной кабинки, перед которой стоит Миша. Теперь такой ответ не нравится?

— Значит то, что значит, — говорит Миша с обаятельно-печальной улыбкой бассета, потому что он боится того, что сейчас должно случиться, а случится оно неизбежно, как пить дать.

— Атеист?

— Нет — это тоже нет.

— Некрещеный?

Это тебя не касается, хочет сказать Миша, но не говорит.

— Нет.

— Хм, — произносит Зондерберг.

Фопошникам, конечно, это нравилось. А этого не радует, хотя он сам, небось, был в Фопо до воссоединения. Теперь у него зуб на коммунистов, это у нас в два счета происходит. Что эти двое только что говорили о своих учителях?

— А ваши родители?

— Что — мои родители?

— Тоже никакого вероисповедания?

— Я не знаю, господин Зондерберг.

— Что значит — вы не знаете?

— Моего отца я никогда не видел, а моя мать умерла во время родов.

— Как так вы никогда не видели вашего отца, господин Кафанке?

Ну вот.

— Он был в Советском Союзе в то время, когда я учился ходить.

— Выслан?

Может ли такое понравиться?

— Что вы! Вернулся домой.

— Вернулся домой? Вы имеете в виду, он был солдатом?

— Да, господин Зондерберг. Он, кажется, был старшим лейтенантом Красной Армии. Мне впоследствии сообщили его имя в Штази, его вроде бы звали Олег Гранин, будто бы из Киева. Но это все обнаружилось много позже моего рождения, через Штази, может быть, это все и неверно. Поэтому я и говорю «вроде бы». У меня нет ничего против Штази, они добросовестно выполняли свой долг, но какое им до меня дело, когда у них своих полно, я для них никто. Я имею в виду, — мгновенно поправляется бассет и сопит, мысленно называя себя последним дураком, — эти преступники из Штази только и делали, что шпионили за своим же народом и подавляли его, и все, что они якобы выяснили, написано в свидетельстве о рождении, которое я вам дал, господин Зондерберг. Вам действительно нужно это только списать.