Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

— Но терпеть можно и не в больнице.

— Но я-то в больнице. Раз я попала сюда, я должна быть здесь. Я не признаю за собой права на особняк с удобствами. Хотя — вот смешно! — все началось с особняка… Ну, и еще всякое. Здесь одна — ну, женщина, Марья. Она знает то, что мне нужно. Знала.

— С ней что-то произошло?

— Ну, можно сказать, что она забыла.

— А ты не хочешь сказать мне более определенно? Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Марья знает то, что тебе нужно?

— Она знает, как устроен мир.

Людмила Михайловна помолчала, переваривая. Переспросила:

— Ты уверена, что она знает? Деточка, послушай… Устройством мира интересовались миллионы людей. Об этом написаны тысячи книг. Из поколения в поколение переходят сотни философских систем… Ты уверена, что нашла самый доброкачественный источник знания?

Лушка помолчала. Подумала, как объяснить, чтобы про Марью поверили. Людмила Михайловна терпеливо ждала. Она чувствовала, когда нужно ждать.

— У нее живое, — определила наконец Лушка.

— А можно мне побеседовать с ней? — спросила Людмила Михайловна.

— Она… Она сейчас не может, — смутилась Лушка, представив Людмилу Михайловну, беседующую с Елеонорой.

— А если память к ней вернется?

— У нее уже было. И проходило. Если бы я ушла, не дождавшись… Это предательство. И вообще мне здесь лучше. Здесь… Ну, постороннего нет. Со всех сторон в тебя — как в фокус. Если я уйду — все рассеется, и мне не собрать.

— Неожиданная раскладка. Мне надо привыкнуть.

— А к вам не относится? — раздался над ними резкий голос дежурной сестры. — Все давно разошлись!

— Извините, милочка, мы действительно не слышали, — поднялась Людмила Михайловна. — Ухожу, ухожу!

Дежурная проворчала еще что-то возмущенное и пошла проверять палаты.

— В таком учреждении и такая невыдержанная… — покачала головой Людмила Михайловна. — Я поговорю с Красновым.

— Ой, лучше не надо! — вырвалось у Лушки.

— Ты его боишься? — внимательно посмотрела Людмила Михайловна.

— Я, — Лушка пожала плечом, — не боюсь. Но это знаете, как говорят… — Она задержалась на мгновение, вздернула нос и твердо произнесла: — Чтобы не воняло.

Людмила Михайловна покачала головой, не соглашаясь.

— Нет, Лушенька, тут ты неправа. От достоинства нигде не надо отказываться.

— Вы всё еще здесь? — изумилась дежурная сестра. — Русского языка не понимаете?

— Милочка моя, не стоит в таком тоне говорить с человеком старше вас, если даже он вас чрезвычайно раздражает, — спокойно глядя в лицо дежурной, произнесла Людмила Михайловна. — В таком тоне, милая, не стоит говорить ни с кем.

— Вы нарушаете режим, — разгневалась сестра.

— Миленькая, не вы ли выбросили в форточку несчастное животное? — спросила вдруг Людмила Михайловна.

Сестра побледнела то ли от хамства — лезет всякий, кому не лень! — то ли от воспоминаний — сила у этих чокнутых! — то ли вообще от всякой этой жизни — что хочешь, не получается, все из себя корчат, мне бы кнопку — нажала бы, ей-богу! И резко развернулась, выплеснула:

— К сумасшедшим и приходят сумасшедшие!

И направилась для выполнения долга в следующую палату.

— Добра нет — дыра, — посмотрела вслед Людмила Михайловна. — Черная дыра. Ничем не может наполниться.

— Людмила Михайловна, — постаралась отвлечь ее Лушка — а то прямо сейчас и пойдет к Краснову и будет требовать от него правильной жизни. — Я вам книжки старые забыла отдать… идите, я догоню!

Лушка забежала в палату, схватила исполнившие свою миссию учебники начальной школы, но они рассыпались, пришлось срочно обвязывать, а потом собирать просушенные целлофановые пакеты; а когда Лушка выскочила в холл, оказалось, что Людмила Михайловна прочно возвышается над столиком дежурной, а сестра, сидя на своем дежурном месте и распластавшись грудью по опостылевшим текущим журналам и очередным бумажкам с анализами, навзрыд рыдает.

Совсем вечером, возвращаясь из душа, уже входя в свою палату, Лушка услышала за спиной сначала предварительное покашливание, потом осторожное:

— Ав!

Лушка оглянулась.

На стуле под пальмой сидела газетная старушка. Старушка была без шляпки и ридикюля. Она улыбнулась Лушке и еще раз сказала:

— Ав!

Глаза смеялись. Старушка шутила.

— Р-р-р…ряв! — ответила ей Лушка. Старушка залилась смехом.

В палате Лушка вытащила из тумбочки пирог, хотела отломить половину, передумала, завернула в промасленную бумагу целый, присоединила два помидора и вышла в коридор.

— Возьми, бабушка, — протянула Лушка подношение. — Поешь.

— И не жаль? — весьма здраво удивилась старушка.

— Мне приносят, ешьте.

Старушка положила помидорки в карман, а у пирога отогнула бумажный угол, вдохнула и поцеловала румяный край.

— Спаси тебя Бог, дитятко.

— А лаяла зачем? — поинтересовалась Лушка.

— Посмеяться захотелось.

— Я помню, у тебя такая шляпка из газеты была.

— Была, была, — закивала старушка. — И сумочка… Я думала — остальные станут смеяться, а они серьезные такие… Я и тут-то за это самое — за смех свой. Рассказать?

— Ага! — обрадовалась Лушка.

— Начальство, стало быть, приехало. Из Москвы. Ну, встреча во дворце трудящихся. Выступает начальство, за трибуну держится, рассказывает, как раньше плохо, сейчас хорошо. И как он рожь серпом жал — тракторов не было. Много в его биографии оказалось, и всё как у людей. Растрогал народ, ладони отбили. Я руку тяну, за словом, значит. Посмотрели — старушонка, вреда не будет, пустили. Я на сцену-то да и бух начальству в ноги. Батюшка, плачу, отец родной, ваше сиятельство! Нянька я твоя, Анютка! Помнишь, ваше сиятельство, как я тебя в кузню таскала, где отец мой из железа серпы-подковы ковал, а меня за это на вашей конюшне выпороли? А он от меня со стулом пятится, сумасшедшая, кричит, сумасшедшая!..

— Правда, что ли? — усомнилась Лушка.

— А не хочешь — не верь, эко дело. Шестой год я тут петушком кукарекаю да курочкой кудахчу, делов-то! Уговор у нас с врачом главным — я свою репутацию поддерживаю, а он меня в этом отделении держит. Не с буйными, слава тебе Господи. По сравнению-то — здравница здесь, право слово.

— Юмористы… — пробормотала Лушка растерянно.

— Юмористы, юмористы, — закивала старушка. — Ну, спасибо, что посидела со мной по-человечески, чтоб я без свидетелей пирожком полакомилась…

Лампочка по ночам умудрялась светить в десятую часть накала, Лушка боролась с ней, укрываясь с головой. Но сегодня это не помогало, ненатуральный свет казался немилосердным оком, а дышать под одеялом было больно, очень хотелось выбраться за дверь и закричать, кричать хотелось всё сильней, но тут лампочка ослепительно вспыхнула и с облегченным хлопком перегорела. Палата упала в темноту, как в яму, боль отстала, и Лушка заснула.