Ксения Спынь - Дальний свет

— Китти?

— Да?

— Ты веришь, что после смерти ещё что-то есть?

Она помолчала немного.

— Не знаю. Я много думала об этом. Иногда мне казалось так, иногда иначе. Но… нет, не знаю.

— А если предположить, что да… Как думаешь, как это могло бы быть?

Молчание затянулось на этот раз, и он продолжил сам:

— Я иногда думаю, что абсолютный конец — это не самое страшное. Знаешь, что страшнее?

— Да?

— Если бы пришлось бродить в какой-то мути, в тумане… ещё с отблесками чувств, ощущений, но уже не собой, а просто… каким-то остатком. Бродить в одиночестве по чужим мирам, тенью без прошлого и будущего, ничего не запоминать, не мочь сделать и даже не хотеть… И так бесконечно. Бесконечно.

Китти, задумавшись о чём-то, смотрела в темноту.

— Ты слышал легенду о Вечном Ринордийске?

— Напомни?

— Есть город, далеко отсюда. Он всегда сверкает светом, но это не такой свет, как здесь. Там гуляют радостные люди в праздничных нарядах, звучит музыка, а в небе реют флаги. Это настоящий Ринордийск — такой же как здесь, но где всё хорошо и правильно. Там помнят о тебе и ждут, когда ты придёшь.

— Туда можно попасть?

— Только на последнем шаге. Тогда город открывает ворота.

Весь дом молчал вместе с ними, лишь ночной свет за окошком мешался постепенно с воздухом комнаты.

— Я ещё где-то читал, — медленно проговорил Феликс, — что за чертой нас встретят все те, кто был нам дорог.

— Кого мы знали при жизни?

— Не обязательно… Те, с кем бы мы только хотели встретиться, тоже.

Китти помолчала ещё немного.

— Мне всегда было интересно, — по голосу было слышно, что она чуть улыбается, — куда уходят те, кому никто не был дорог. Куда уходят настоящие сволочи и подонки. Делаются призраками и достают живых? Или, может, им даётся второй шанс? Или они просто исчезают — бесследно?

— Так вот почему у тебя бессонница? — Феликс тихо рассмеялся и крепче сжал её руку. — Ты снова видела призраков?

— В каком-то смысле… я всегда их вижу.

Казалось, что «ящик» перестал замечать их, но то и дело просыпались подозрения, что только казалось. Внизу жили своей жизнью — совсем особой, мало на что похожей. Словно каждый день был у них последним, а потому превращался в весёлый праздник сумасшедшего дома. То, что у них никогда ничего не было, не мешало тому, чтоб в нужное время появлялось всё. Несколько раз Китти избежала искушения выменять у них что-нибудь съестное вместо того, чтоб идти наружу, в город, где легко было натолкнуться на полицейских или какой-то из спецотрядов. Пока она не знала точно, здесь нельзя было доверять никому, ни на одном шаге, а она не знала.

— Бобров сказал, что те девчонки внизу — стукачки, — сказал как-то Феликс.

— Да, а одна из них сказала, что стукач как раз он.

Они только кивнули друг другу: оба понимали, что им ничего не проверить. Правдой может оказаться и то, и другое, или даже всё сразу. А может не оказаться.

Сибилла, — думала Китти. Выдала ли их Сибилла.

Дэня, — думала она. Ну, Дэня — почти, наверняка. Неприятно, но это она знала с самого начала. Если б можно было тогда достать другую симку не на своё имя — иначе как в местах вроде привокзальных площадей, где Китти по понятным причинам избегала появляться…

Но Сибилла. Да или нет.

Жанчик.

«Сашенька». Или Бобров.

Кто-то ещё из тех, внизу. Сложно подозревать всех подряд.

И номер, который они не вычислили. Китти смотрела на него раз за разом, вглядывалась в ровные, ничем не примечательные числа, и ей начинало порой казаться, что в них — главное и единственное дело, что если удастся вычислить владельца, то остальное уже не будет иметь значения, словно достаточно навести палец и назвать имя, чтоб все проблемы разрешились и всё стало на свои места. И она забывала в такие моменты, зачем сидела над бумагами, зачем делала мелкие карандашные пометки — чтоб очертить картину в целом, хотя бы для себя, прежде, чем для других, чтоб понять, какие цепочки доказательств будут здесь убедительнее.

Краем глаза она улавливала, как Феликс бродит из угла в угол, иногда останавливаясь, но снова принимаясь метаться: десять шагов туда, двенадцать шагов обратно, пять шагов в другую сторону, как арестант. Китти хотела попросить его сесть, её отвлекало это мельтешение, но раздумала: ему и так тяжело.

«Ящик» жил и гоготал внизу, нёсся по кругу, и думалось иногда, что это неплохо — сидеть по центру всего, пока оно галопирует и сходит с ума, подражая самой жизни; конечно, не вместе со всеми, здесь нельзя доверять ни одним шагом, но пусть этот гвалт и круглосуточный говор вливаются в уши, укачивают, как на волнах. Так даже становится спокойнее — ибо, в самом деле, кто всерьёз полагал кого-то разоблачить, кому-то что-то доказать… Неужели она в это верила?

— Скажи честно, у тебя есть какой-то план? — спросил Феликс.

Этим он сбил волны, вновь встревоженно закопошилось в мыслях (Сибилла, выдала ли нас Сибилла)…

— Пока мы можем только ждать, — ответила Китти.

По правде говоря, она переставала верить и в это.

— Чего ждать? — он слегка повысил голос. — Мы здесь уже больше двух недель.

Китти отвела взгляд в сторону, чтоб скрыть удивление. В какой-то момент, она, похоже, перестала отсчитывать время.

Он выбрался наружу, оглядел тёмные задворки. Конечно, ничего: ни человека, никаких изменений со вчера и позавчера. Он двинулся вдоль стены.

«Чего ждать? Мы здесь уже больше двух недель».

Вид её показывал, что она приняла слова к сведению, но отвечать что-то не сочла необходимым.

«Послушай, я понимаю, что тебе всё равно. Но мне-то нет! Я не могу вот так — без цели, без всякого смысла… Мы точно так же могли дожидаться не пойми чего в Ринордийске, а не в этой дыре. Если б всё было ещё для чего-то… Но ведь ты же сама не знаешь, что делать дальше!»

«Ты сам согласился, — она подняла взгляд, медленно и мрачно. — У тебя был выбор».

«Если ты это называешь выбором».

«У некоторых не было и его».

«С выбором — это он лажанулся, — нежданной тенью выплыл Яков Бобров. — Нет никакого выбора».

Может, и правда, нет. Может, всё, что осталось — вот эта сероватая стена, бесконечность — вдоль неё, бесконечность — обратно. Или ещё встать и прислониться спиной — но стена была холодной и отсыревшей, его пробрало, когда он только приложил к ней ладонь. Феликс спрятал руку в карман, прошёл чуть дальше. Похоже, недавно опять лил дождь, и кусты вокруг здания густо блестели каплями, предупреждая, что дальше хуже. Ноябрь, пока вежливо, предлагал с ним считаться.

Впрочем, какая разница. Возвращаться в «ящик» хотелось ещё меньше.

От дальнего угла донеслись вдруг голоса:

— Я сказал! — резкий окрик, после — невнятное «бу-бу-бу, бу-бу-бу» и снова. — Ходишь, шваль!