Ксения Спынь - Дальний свет

— Извини…

Феликс отвернулся:

— Ладно. Пойду.

Оставшись одна в приёмной, Китти рассудила, что до утра не так много и занялась упорядочиванием бумаг. Это было понятным и монотонным делом и помогло бы успокоиться.

В этот раз, поняла она, Софи всерьёз. Это не очередной список имён на память — она будет расчищать территорию. Начнёт, скорее всего, со сходок. Дальше — концентрическими кругами.

Она, конечно, передала часть имён Феликсу несколько часов назад, но что сделает Феликс? Что вообще кто-либо из них сделает, если уж совсем честно?

«А ты же могла, между прочим, — заметил знакомый ехидный голос. — Если не позволили обстоятельства дотянуться до револьвера, то чего стоило немного подтолкнуть расшатанную психику и получить… да хотя бы уголь-амулет? Ты ведь умеешь это, если постараешься».

Останавливало одно: Софи могла притворяться. В таком случае она, конечно, распознала бы малейшую попытку манипуляции. Китти бы рискнула, касайся дело только её самой, но оно касалось не только её.

Но если не манипуляция, не создание действительных помех… Что тогда? Отвлечь? Чем?

Идея с письмом поначалу показалась бесспорно бредовой, но уже через час Китти знала в достаточных подробностях, что должно содержаться в послании, чтобы переключить на него Софи, и примерно обрисовала в уме картину, как провернуть это дело технически.

Ещё вопрос — где написать. Дома безопаснее, но и менее выполнимо (должна же она спать хотя бы два-три часа в сутки, чтоб продолжать функционировать нормально). На работе, урывками в перерывах между заданиями — конечно, опасно, но вполне реалистично. Надо только быть очень осторожной…

Уже утром, на минуту выйдя из приёмной, Китти столкнулась взглядом с Андреем Кедровым. Он, разумеется, понял, что Китти была тут задолго до него, возможно, всю ночь, и, хотя обычно он первоклассно скрывал свою неприязнь, в этот раз она отчётливо высвечивалась на его лице. Китти даже захотелось сказать: «Господин Кедров, мы ни о чём не говорили и не строили против вас планов, у Софи очередная бессонница и, похоже, галлюцинации. Вам действительно так хочется лично разбираться с её галлюцинациями?»

Вместо этого она мило улыбнулась, проходя мимо него.

— Доброе утро, господин Кедров.

После нескольких часов бессмысленного хождения Феликс всё же придремал в старом кресле с плюшевой обивкой. Хоть оно было продавлено почти насквозь, в нём так мягко и уютно сиделось, что глаза закрылись сами собой.

Туда — невольно понесло туда, где всё было хорошо и просто, вопреки всем последним событиям, даже как-то независимо от них. Вот Ринордийск, вот его белые высотки, сверкающие на солнце окнами, электростанция, у которой они все собрались зачем-то. Вот Гречаев, Пряжнин, Рамишев с Пурпоровым и вся их компания Люди, а давайте взберёмся наверх: надо же нам всё-таки установить этот долбанный флаг. Вот и Лаванда со своим смешным браслетом из перьев. Эй, сестрёнка, ну хватит дуться в самом деле. Да, бывали у нас размолвки, как у всех людей, живущих под одной крышей. Но согласись, это были хорошие деньки. А компромат… связи с Нонине… может, фиг с этим? Давайте, как будто показалось — обходились же без этого раньше…

И тут Китти начала кашлять.

Она заходилась кашлем, как будто её душил кто-то. Феликса вмиг подкинуло из кресла.

— Китти! — он бросился к ней через комнату — Китти!

Он припал к ней, схватил за руки, понимая на краю сознания, что это бесполезно и не поможет. Что с ней делать — она же задыхается? Что вообще можно сделать, если человек задыхается, а рядом никого и ничего? Так бывало прежде, при Нонине, когда он мог почти не думать о Китти неделями и только иногда, глубокой ночью нападала вдруг единственная мысль: что если её вычислили сразу после Прямой линии, что если её уже нет или она сейчас в подвалах резиденции? И в этом не было ничего самоотверженно-гордого, только слепая чёрная паника, как будто кто-то крушит мир молотком.

— Китти… — повторил он.

— Открой окно, пожалуйста, — наконец смогла произнести она в перерыве между кашлем.

— Там мороз. Тебе нельзя.

— Откуда столько дыма…

— Дыма? — она перестала реагировать. — Так, подожди.

Феликс метнулся к окну, дёрнул несколько раз форточку; когда она не поддалась, выломал вместе с обледеневшей створкой, впустив в комнату режущий свежий воздух и россыпь снежинок. Отдёрнул вторую створку.

— Так лучше? — он повернулся к Китти. Та вдохнула, закрыла глаза:

— Спасибо, Феликс.

Он не стал отходить и прилёг рядом с ней. Время текло странно теперь, в забытьи отсчитывало часы и секунды, что расплавились в одну вязкую бредовую жижу и смешались друг с другом. Он делил теперь это время с Китти, как будто думал тем поделить и обезопасить другое, то проваливаясь в неглубокий сон, то просыпаясь и тревожно прислушиваясь — ему вдруг казалось, что она перестала дышать. Дышала, но слабо.

Ночь пройдёт, и они приедут. Они обязательно приедут. Такое не обсуждается, и в укрытии из сна и сумеречного жара можно ждать сколь угодно долго, целую вечность…

Ночь заглядывала в широкое окно, и вдалеке, в тёмной сини мерцали чужие огни, и где-то шумели машины большого города. В кухне был зажжён неяркий свет, от него становилось тесно и тепло.

Лето ещё не закончилось, и мама Китти уехала в отпуск на море — впервые за долгое время. Они были одни здесь.

— Извини, меня, кажется, понесло куда-то, — пробормотал Феликс. Он сидел боком за столом, крепко сжимая пальцы, чтоб они не дрожали. — Ещё не ложился почти все эти дни… Пока похороны, всё такое… Наверно, тоже влияет.

Китти — на другом краю кухни она смешивала какао в большой чашке — обернулась:

— Всё хорошо сейчас. Ни о чём не думай.

И глаза у неё большие и тёмные — такие, что испивают, поглощают в себя без остатка любую могилу, любую агонию.

Хорошо, что можно никуда теперь не идти, сколько бы ни продлилась ночь, когда бы ни наступило утро.

— Я убью её, — отчётливо проговорил Феликс. Горло на секунду снова сжалось, но он справился на этот раз, только прервался немного. — Пусть там все болтают, что достаточно, чтоб она ушла по закону. Но я клянусь, я убью Нонине. Так или иначе.

Китти бесшумно приблизилась, поставила полную чашку рядом с ним на стол. Запахло шоколадом.

— Выпей.

Она уже собиралась отойти, когда Феликс судорожно вцепился в её запястье:

— Но ты-то — ты не исчезнешь? Ты же всегда будешь тут, правда?

За ночью пришёл рассвет.

Феликс стоял у раскрытого окна, по инерции всматриваясь в серовато-белую даль. Утро не принесло изменений, только сделало вещи виднее и отчётливей. Теперь он глядел и понимал только, что от них нечего ждать больше.