Ксения Спынь - Чернее, чем тени

Феликс презрительно фыркнул и чаще защёлкал зажигалкой:

— Нонине — вся сплошная ошибка.

— Феликс… — Гречаев воздел руку, как бы призывая того помолчать. Он по-прежнему с вниманием глядел на Лаванду.

(Феликс с недовольным видом сложил руки на груди и упрямо уставился за окно).

— Иногда мне кажется, — продолжала Лаванда, — что я почти понимаю, как это — быть ею… Чувствовать, как она чувствует, видеть так, как она видит. Всё это недолго — секунды на две — а потом исчезает, и я ничего не могу вспомнить.

— И каким образом вы понимаете?

— Я… как будто оказываюсь на её месте, — она помолчала, затем кивнула с некоторой уверенностью. — Да, примерно так. Но это всегда быстро заканчивается.

— Угу, — понятливо откликнулся Гречаев. — А не могли бы вы, скажем так, воспользоваться сейчас этой возможностью и, если это не секрет, рассказать нам, что получится?

Лаванда удивилась — никто ещё не принимал всерьёз подобные её признания — и одновременно смутилась:

— Но у меня никогда не получалось по собственному желанию… Только когда само. Я, конечно, могу попробовать, но не думаю, что что-то из этого выйдет.

— И всё-таки? — настойчиво произнёс Гречаев.

Лаванда без особой надежды мысленно сосредоточилась и собралась. Взгляд её устремился вдаль, поверх многоэтажек, по крышам которых полз закат. Но там ей не было ничего нужно: она пыталась поймать сейчас то едва уловимое чувство чужого присутствия, тонкое, как паутинка, как прозрачное стёклышко, но навязчиво возвращающееся к ней снова и снова.

Она застыла и не двигалась. Ничего не было, или это казалось, что ничего не было…

— Не обращай внимания, — через полминуты проговорил Феликс. — Лав просто постоянно чёрт знает что себе фантазирует — какие-то другие миры, какие-то с ними связи… Ну, понимаешь, детство за полярным кругом, заняться нечем. Пришлось отрастить воображение…

Волна нахлынула, накрыла с головой и ушла, будто и не было.

— У неё рука болит, — отчётливо проговорила Лаванда. — Левая. Очень сильно болит.

— Да? — тут же заинтересовался Гречаев. — А где именно, не чувствуете?

Лаванда медленно провела правой рукой вдоль левой.

— Здесь, — она прихватила повыше локтя. Затем отпустила и с удивлением посмотрела на своего собеседника: водная муть после той волны окончательно улеглась в голове, и Лаванда теперь понять не могла, откуда взяла всё это.

Гречаев кивнул:

— Что ж, похоже на правду.

— В смысле? — Феликс резко оторвался от стены, отпустил и тут же перехватил зажигалку.

— Говорят, что у Нонине старое ранение, — не спеша начал Гречаев. — Как раз в левое плечо.

Феликс усмехнулся:

— Миф из той же серии, что её участие в южной войне?

— Н-нет… — протянул Гречаев. — Это не миф… По крайней мере, источники довольно достоверные.

— Какие же?

— Свидетельства очевидцев… Вроде бы Нонине временами появлялась с перевязанной рукой — как раз в период между захватом Чексина и тем, как её выбрали президентом. И даже где-то мелькают фотографии такого плана… А кроме того, судя по тем же фотографиям и по воспоминаниям знавших её людей, Нонине была левшой. А вот после прихода к власти всегда управлялась исключительно правой. Странно, не правда ли?

Феликс раздражённо пожал плечами:

— Положим… Хотя я этому не особо верю. Но откуда это знает Лав?

Он как-то с подозрением поглядел на Лаванду. Та растерялась и только пожала плечами.

— «Откуда»… Ну, ты меня удивляешь, — покачал головой Гречаев. — Она может держать мел в руках, а ты спрашиваешь, как она могла что-то там узнать. Ты разве не помнишь, что по легенде воплотилось в меле?

Феликс зажёг и погасил зажигалку.

— Легенду я помню прекрасно, но причём тут это.

— Лунный мир, — настойчиво проговорил Гречаев. — Все эти невидимые ниточки, все эти связи всего со всем, всё общемировое, всё глубинное, то, чего мы обычно не чувствуем и не понимаем… Это мистика в высшем её проявлении. Она подвластна не всем, только исключительным людям — поэтам, художникам…. Причём тоже не всем, даже и в их рядах это исключения.

Феликс со странной, выдавленной улыбкой смотрел куда-то в сторону:

— Так Лав, значит, великий поэт и художник… Серьёзно?

— Могла бы им стать, — уточнил Гречаев. — Что точно — она настоящий мистик и, как мистик, видит многое…

— Лав. Лав — настоящий мистик и настоящее исключение, — Феликс хохотнул. — Смешно, — он щёлкнул с особой яростью и подпалил манжету. От неожиданности выронил зажигалку — она звякнула об пол — тут же подхватил её, она снова выскользнула из пальцев и упала второй раз. Феликс подхватил повторно; вставая, стукнулся о столик, но тут же выпрямился и спрятал зажигалку в карман. Взгляд его, окинувший Лаванду и Гречаева, говорил, что ничего не было и они ничего не видели.

— Феликс… — неодобрительно покачал головой хозяин квартиры. — Не нервничай так. Можно подумать, ты впервые сталкиваешься с мистикой.

— Кто нервничает? Я? Я спокоен, как последний гвоздь в гроб большого и светлого, — Феликс взмахнул руками и быстро вышел из комнаты. Из коридора ещё донёсся его голос. — Посмотрю, кому там ещё не хватило праздника жизни за вечер!

Его шаги затихли в направлении смутно долетавших сюда невнятных голосов.

Гречаев наклонился к уху Лаванды, тихо проговорил:

— Похоже, он вам завидует.

Софи с непроницаемым выражением лица методично просматривала стопку бумаг, которые десять минут назад принесла ей Китти. Это была вся последняя пресса — и официальная, и та, которой вроде как не было. Здесь также нашлось место разнообразным объявлениям, афишам и вообще всему, что содержало напечатанное имя Нонине. Кедров сидел рядом. Слова ему пока не давали, и он молчал.

Молчание длилось уже довольно долго: Софи всегда всё просматривала очень тщательно. Если же какая-то статья заинтересовывала её особо, Софи прочитывала её от корки до корки, не пропуская ни буквы. Кедров давно подметил, что чаще это были те, что из запрещённых, дифирамбы госизданий, как правило, её не интересовали. Трудно сказать, почему: Софи редко комментировала написанное, иногда только бросала что-то вроде «какой бред» и брезгливо откладывала в сторону.

Теперь она, впрочем, не сказала и этого. Только отодвинула от себя стопку и холодно скомандовала:

— Китти. Теперь интернет.

Китти была уже здесь с новой пачкой бумаг. Аккуратно положив их перед Софи, она скользнула обратно в свой угол.

Похоже, это был не строгий текстовый отчёт, как обычно, а распечатки напрямую из сети. Софи перебрала несколько самых верхних листов, мельком взглянула на них, что-то подсмотрела в конце стопки.

— Нет, это… — с раздражением пробормотала она, затем сердито бросила бумаги о стол. — Я нихрена не понимаю, где тут что.