Валерий Бочков - Харон

– Претензий нет, – сказал один из дровосеков, лениво растягивая слова. – Но уж очень ты борзый.

– Тебя это раздражает? – спросил я. – Нервирует?

Дровосек поправил сальную бейсболку с логотипом тракторной фабрики. Неспешно спустился с помоста. Он оказался выше меня на полголовы.

– Ну, – он расставил ноги и подался вперед, приняв что-то вроде боксерской стойки, – ну, нервирует.

Под ногами хрустел гравий, солнце слепило глаза, большая стрекоза повисла передо мной, звеня крыльями.

– Необходимо воспитывать в себе толерантность. – Боковым зрением я оглядел периметр. – Толерантность.

– Чего? – Он отступил, его правая рука сжалась в кулак и медленно пошла вниз.

– Терпимость.

Стрекоза, сверкнув стеклянными крыльями, взмыла вверх. По шоссе неистовым болидом пронесся мотоциклист, тут же забрехали собаки. Лесоруб, развернувшись всем торсом, начал замахиваться. На кулаке синела татуировка – Том. Значит, Том, Томас.

Рыжий Расти открыл рот, старик плотоядно ухмылялся, предвкушая бойню, пацан зачарованно грыз ноготь. Незатейливый Том метил мне в лицо, прямой и честный удар, который должен был послать меня в эффектный нокаут с вероятным переломом носа, кровью, соплями и прочими живописными нюансами. Я легко уклонился, ушел влево вниз. Кулак, не встретив преграды, просвистел у моего уха, Том, двигаясь по инерции, шагнул вперед. Не разгибаясь, я нанес ему два коротких удара в корпус – хук с левой в солнечное сплетение и прямой в печень. Том удивленно охнул, сделал еще шаг и упал лицом вниз, упал аккуратно и тихо, даже бейсболка не слетела с головы.

Зрители ничего не поняли, пират удивленно привстал. Я перешагнул через Тома и пошел к джипу.

– Эй, мистер!

Я повернулся. Это был Тед.

– Так как насчет той сосны? – спросил он. – Пилить будем или как?

– Будем, – ответил я. – Завтра утром.

Понятия о том, когда начинается утро, у нас с Тедом оказались разными – я проснулся от грохота и лязга, когда еще не было семи. По звуку это походило на танковые маневры. Я выглянул в окно: перед домом разворачивалось железное чудище – гибрид тяжелого грузовика с портальным краном. Монстр напоминал реквизит из фильма про незавидное будущее человечества после термоядерной катастрофы.

На бегу влезая в джинсы, я скатился вниз по лестнице, вылетел на крыльцо. Воняло соляркой и жженым машинным маслом, шум стоял адский, задние колеса грузовика мяли малинник, оставляя в сырой земле глубокую колею. Тед из кабины кивнул мне, невозмутимо продолжая подавать назад, в малинник.

Вокруг машины с лаем носилась немецкая овчарка, годовалый щенок, бурый в рыжину, с белой грудью. Собака подскочила ко мне, радостно пытаясь лизнуть в лицо. Тед что-то прокричал, из-за грохота я не расслышал, наверное, хотел сказать, что не укусит. Я ухватил пса за ошейник, потрепал за ушами, он таки лизнул меня в лицо – тепло, мокро и шершаво – и тут же снова бросился на травлю железного врага.

Тед заглушил мотор.

– Никто им не занимается. – Он грузно спрыгнул на землю, и пес тут же кинулся к нему. – Дурак, но добрый.

Я кивнул, разглядывая искалеченный малинник.

– Ничего, поднимется, – махнул рукой Тед. – Дождик пройдет, и будет как новый. Ничего, ничего.

На мятой двери грузовика по трафарету было набито «Тед Ковальски. Бревна и дрова, лесные работы». Надпись облупилась и едва читалась.

– Вот она, мерзавка. – Тед закурил, показывая на высокую сосну справа от крыльца.

На мой взгляд, дерево ничем не отличалось от дюжины других, стоявших рядом. Я сказал об этом. Тед сплюнул, хмыкнул, громко топая сапогами, подошел к сосне. Пальцами, корявыми и крепкими, как клещи, отодрал большой кусок коры. Под корой была труха.

– Видал? – Он швырнул кору в кусты, вытер ладонь о штаны. – Так и с человеком: на вид вроде ничего, приличный, а копнешь…

Я поглядел на него – не ожидал я от специалиста по бревнам и дровам философских умозаключений. Особенно в семь утра. Тед затянулся. Он курил по-солдатски, в кулак. Сигарета в его лапе казалась какой-то маленькой, детской и очень белой.

– А почему она отсюда не уедет? – спросил я.

– Отец у нее больной, куда от такого уедешь… – Тед вовсе не удивился вопросу. – А мать от них сбежала с инженером, давно, ей тогда лет шесть было. Когда мост за Сахарной Мельницей строили…

Он затянулся. Щурясь от дыма, бросил окурок в траву, крепко придавил сапогом.

– Короче, план такой: я прихвачу ствол сверху, потом подпилю, потом в чиппер.

– Куда?

– На щепу. Таким трухляком все одно топить нельзя.

– Ну да. Конечно. На щепу.

Тед пошел к машине, повернулся, подмигнул. Он был похож на отставного циркового борца – мощная, кирпичного цвета шея, седой ежик, колючие седые усы, покатые плечи. По железной лестнице он ловко забрался в кузов. Там на вертикальной стальной штанге крепилась металлическая люлька с сиденьем, торчали какие-то рычаги. Тед устроился, махнул мне рукой, чтобы я отошел подальше.

Взревел мотор. Грохнул выхлоп, тут же завоняло соляркой. Из-под кузова с лязгом выдвинулись железные ноги, уперлись в грунт. Тед потянул за рычаг, и машина, крякнув, лениво привстала. Колеса уже не касались земли, весь агрегат крепко стоял на металлических опорах. Я, пятясь, поднялся на веранду, подальше от грохота и вони.

Штанга с люлькой была телескопической, сиденье начало медленно подниматься. Тед плавно вознесся на уровень второго этажа. Без особого интереса оглядев окрестности, он снова взялся за рычаги. То, что я принял за стрелу крана, оказалось чем-то вроде гигантской железной руки, оканчивающейся трехпалой клешней. Рука разогнулась, она вытянулась выше крыши, выше деревьев. Тед, словно разминаясь, поклацал клешней в воздухе.

Воняло горячим металлом, маслом, соляркой. Каждое движение железного монстра сопровождалось скрежетом и лязгом. Скрипели и визжали суставы, трещали шестеренки, шипели пневматические шатуны. Овчарка, поджав уши, спряталась под крыльцо, я тоже отошел в дальний угол веранды.

Тед, усатый и красномордый, невозмутимый, словно языческий бог, управлял своим механическим чудовищем, управлял легко, почти грациозно. Железная рука описала полукруг, зависла над сосной. Ювелирно орудуя клешней, Тед обстриг верхние ветки, каждая с руку толщиной. Они, разлапистые и мохнатые, грузно упали на землю. Тут же потянуло свежей хвоей, запахло Рождеством, елкой, праздником.

Некоторым запахам присуща убийственная сентиментальность – я чуть не заплакал, вспомнив, как позапрошлой зимой наша Анька, тогда пятилетняя пигалица, участвовала в постановке рождественской мистерии в нашей церкви. Она изображала светлячка, который в составе звериной делегации – жираф, очень полосатый тигр, птица неизвестной породы и почему-то сразу два лобстера, судя по цвету, вареные – сопровождал трех мудрецов в Вифлеем. Новорожденный Иисус лежал в люльке, у Бога роль была простая и без слов, поэтому роль доверили румяной фарфоровой кукле с закрывающимися глазами. Накануне мы доводили до ума костюм светлячка, просидели почти до полуночи – Хелью трудилась над слюдяными крыльями, я занимался электропроводкой. К зубцам картонной короны я прикрутил лампочки, которые никак не хотели гореть – провода шли к батарейке, спрятанной в карман платья, и постоянно отсоединялись. Я хмуро сопел, Хелью смеялась, что я отношусь ко всему слишком серьезно – это же просто детский утренник. Я кивал, соглашался, у меня не было ни малейшего желания рассказывать ей, что похожую электрическую самодеятельность мы находим во время наших ночных рейдов. Только вместо короны и слюдяных крыльев там обычно пластит.