Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

— Я знаю этот народ, — ответила Грейнджер. — Знаю, как они работают. Они заметили, что Курцберг и Тартальоне пропали, — но один бог знает когда. И что они сделали? Послали машины во все стороны, разъезжали день и ночь, пока не исследовали каждый дюйм в радиусе пятидесяти миль? Забудь, сын мой! Охолонь и почитай журнальчик. Покачай бицепс. Весь чертов мир в куски, но это еще не повод для беспокойства. Ты и в самом деле думаешь, что их охватит паника, когда они заметят, что нас нет?

— Хотелось бы надеяться, — сказал Питер.

— Да, надежда — это прекрасно, — вздохнула она.

Они пошли дальше, но уже приустав.

— Может, нам стоит остановиться? — предложил Питер.

— И что делать?

— Отдохнуть немного.

Они сели на землю и недолго отдохнули. Двое завернутых в хлопок розовых млекопитающих, выброшенных в темный океан почвы. Там и тут росли небольшие купы белоцвета, покрытые росой под солнцем. Питер протянул руку к той, что была недалеко от его ноги, сорвал цветок и засунул в рот. Невкусно. Как странно, что субстанция, правильно выращенная, приготовленная с добавкой верных специй, может быть вкусна в самых различных комбинациях и в то же время отвратительна в изначальном виде.

— Нравится? — спросила Грейнджер.

— Не то чтобы очень, — признался Питер.

— Я подожду, пока мы не вернемся на базу, — беспечно ответила она. — Отличное меню сегодня. Цыпленок в соусе карри и мороженое.

Она улыбнулась, будто прося его забыть недавний спад боевого духа.

Толком и не отдохнув, они тронулись в путь. Все дальше. Грейнджер выпила уже полбутылки, а Питер глотнул дождевой воды, когда с небес, как он и предвидел, хлынул еще один ливень, промочив их насквозь.

— Эй! — позвала Грейнджер, когда он принял неловкую позу, выпрямившись, раскачиваясь, запрокинув голову: кадык ходил вверх-вниз, рот распахнулся навстречу ливню. — Ты похож на индюка!

Питер ухмыльнулся, поскольку в замечании Грейнджер не было ничего обидного, просто шутка, но ухмылка быстро сползла с его лица, когда он понял, что не помнит, как выглядит индюк. Он знал это всю жизнь, начиная с картинки в детской книжке, показанной родителями. И теперь на складе его мозга, где находилось много полок с цитатами из Библии, он пытался найти изображение индюка, но там ничего не было.

Грейнджер заметила его смятение. Заметила и не обрадовалась этому.

— Не помнишь, да? — спросила она, когда они сели отдохнуть еще раз. — Ты забыл, как выглядит индюк?

Он подтвердил кивком, словно малолетний шалун, застигнутый с поличным. До сих пор только Би могла догадаться, о чем он думает.

— Напрочь, — ответил он.

— Такое случается, — сказала Грейнджер серьезно и значительно. — Вот так и действует это место, и в этом его суть. Словно мощная доза пропанолола, стирающая все, что ты знаешь. Не позволяй им сломать тебя.

Ее неожиданная горячность привела Питера в замешательство.

— Я… я, вероятно, просто рассеян.

— Вот что тебе придется увидеть, — сказала она, обняв колени, рассматривая пустую тундру перед ними. — Пустоту. Ленивое, незаметно подкрадывающееся… избавление от всего. Слушай, хочешь узнать, что мы обсуждали на последнем собрании СШИК? Помимо чисто технических вопросов и дурного запаха на складе за крылом «Х». Я тебе скажу — нужны ли нам все эти картинки на стенах коридоров. Они собирают пыль и добавляют работы во время уборки. И старая фотография земного города из прошлого, где куча парней завтракают на стальной балке, — картинка-то милая, но мы видели ее уже миллион раз, она ветшает, да и парни эти давно умерли, так что мы уже довольно насмотрелись на компашку мертвецов. Пустые стены, чистые и незамысловатые, конец истории. — Грейнджер запустила руку в волосы; жест раздражения. — Так вот… Питер… Позволь мне напомнить тебе, как выглядит индюк. Это птица. У него с клюва свисает этакое мяско. Похоже на здоровую соплю или… ну… гондон. Голова у него красная с шишками, кожа как у ящерицы, и голова вместе с шеей похожa на букву «S», и он вот так делает… — Головой и шеей она изобразила бессмысленное птичье движение. — И вот эта костлявая, змееподобная голова и шея присобачена к безразмерному, жирному, пушистому серому телу. — Она посмотрела Питеру в глаза. — Ничего не напоминает?

— Да, ты… э-э… освежила воспоминания.

Удовлетворенная, она позволила себе расслабиться.

— То-то. Вот что нам следует делать. Не давать памяти умереть.

Она устроилась поудобнее на земле, вытянувшись, будто принимала солнечную ванну, воспользовавшись сумкой как подушкой. Сверкающее зеленое насекомое влезло ей на плечо и начало изгибать задние ноги. Казалось, что Грейнджер не замечает букашку. Питер сначала думал смахнуть насекомое, но потом решил его не трогать.

Голос в его голове произнес:

Ты умрешь здесь, в этой пустыне. Ты больше никогда не увидишь Беатрис. Эта равнина, эти разбросанные купы белоцвета, это чужое небо, эти насекомые, только и ждущие, чтобы отложить яйца на твоем теле, эта женщина рядом и есть содержание твоей жизни в ее последние дни и часы.

Голос звучал отчетливо, без акцента или признаков пола, он слышал его много раз и раньше и всегда был уверен, что это его собственный голос. Ребенком он думал, что это голос Бога. Кому бы он ни принадлежал, голос говорил именно то, что Питеру необходимо было услышать.

— Что ты помнишь из детства, самое раннее? — спросила Грейнджер.

— Не знаю, — ответил он, подумав. — Маму, как она сажает меня на специальный детский пластмассовый стульчик, в турецком ресторане кажется. Трудно сказать, где реальные воспоминания, а где то, что ты сам вообразил, глядя на старые фотографии и слушая семейные истории.

— Ох, не говори так! — воскликнула она таким тоном, словно Питер объявил, что любовь — всего лишь встреча сперматозоида с яйцеклеткой. — Тушка в этом большой дока. «Нет, — говорит, — никаких детских воспоминаний. Мы просто играем нейронами ежедневно, перекидываем их туда-сюда по гиппокампу, сочиняя сказочки с персонажами и давая им имена людей, с которыми жили. Твой папочка — просто возбуждение молекулярной активности в лобной доле», — скажет, да еще и ухмыльнется своей ухмылочкой, самодовольный недоросль. Жопа с ручкой.

Она протянула руку. Питер не вполне понимал, чего она от него хочет. И тогда он протянул ей бутылку воды. Она немного отпила. Не так много осталось.

— От моего отца, — продолжала она, — пахло порохом. Мы жили на ферме в Иллинойсе. Он всегда стрелял кроликов. Для него они были вроде жуков, большие мохнатые жуки. Я каталась на велосипеде, а вокруг валялись дохлые кролики. Потом он подхватывал меня на руки, и я могла унюхать запах пороха на его рубашке.