Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Или такая картина.

Старик медленно идет маленькими шажками по дороге к «Баронате», опираясь на трость. Его фигура все еще выглядит могучей, он все еще элегантно одет, костюм с жилетом, толстая цепь для часов, манишка, широкополая шляпа. Правда, все несколько поношенное. (Это видно.)

Кафиеро выходит к двери, он издалека машет и идет ему навстречу, старик только на минутку поднимает глаза. (Крупный план.) Вымученная улыбка на лице. Он тяжело дышит. Левой рукой он вытирает лоб и глаза.

У Кафиеро есть домашняя обезьянка, которая бегает по саду «Баронаты». Обезьянка быстрыми короткими прыжками подбегает к старику, и он, оторопев, останавливается. Обезьянка высоко подпрыгивает, срывает шляпу с его головы и комкает ее в лапах; держа шляпу, обезьянка отскакивает. Старик с трудом удерживается на ногах, одной рукой опершись на трость, другой схватившись за голову. На его лице написан страх.

Кафиеро наблюдает все это — и начинает смеяться каким-то пронзительным, чужим, нечеловеческим смехом, что свидетельствует о его помешательстве.

1. Фамилия: Бакунин.

2. Имя: Михаил.

3. Место рождения: Торжок, Тверская губерния. Россия.

4. Местожительство: в настоящее время крепость Кёнигштайн.

5. Занятие или ремесло: литература.

6. Религия: греко-католик.

7. Возраст: 35 лет.

8. Рост: 77 1/2 дюйма.

9. Волосы: черные, вьющиеся.

10. Лоб: открытый и широкий.

11. Брови: черные.

12. Глаза: серо-голубые.

13. Нос: продолговатый, правильный.

14. Рот: полный, несколько полноватые губы.

15. Борода: черная, усы, борода и бакенбарды.

16. Зубы: все на месте.

17. Подбородок: округлый.

18. Форма лица: овальная.

19. Цвет лица: синеватый.

20. Фигура: сильная, высокая.

21. Язык: немецкий, французский, русский.

22. Особые приметы: отсутствуют.

Полицейский отчет. Берлин, 26 июля 1849.

Или такая картина.

(Смена перспективы .)

Старик окаменело сидит, выпрямившись в кресле, и смотрит по сторонам. Трубку он отложил в сторону, она не зажигается: табак совсем сырой. Правая его нога чуть выдвинута вперед. Он делает знак Сильвио, но тот не смотрит на него, он разговаривает, наверное, с Антонией, наклонившись вперед, Сильвио, по всей видимости, отпускает шутку, так как все смеются. Б. не понимает, над чем. Входит Эррико, он поднимает руку, приветствуя всех, улыбается, однако не идет к нему, а направляется прямо к Антонии и целует ее в щеку. Б. слышит их голоса, но разбирает лишь некоторые слова: «весело, цветок, вода, восхищение, печаль, дни, лодка», и непрерывное «да-да-да» Антонии, которое постоянно сопровождает ее повсюду. Он ждет, не подойдет ли к нему Эррико, хотя бы он, ведь он со всеми уже поздоровался, однако Эррико смешивается с остальными и не подходит. Тогда Б. делает попытку отодвинуть свое кресло немного в сторону, это ему удается с большим трудом. Он чувствует, как его левое веко начинает дергаться, прикладывает к нему руку, но подергивание не прекращается, он ощущает это своей ладонью, это дрожание переходит на грудь, плечи, живот, ноги, он опирается о камин, ему хочется залезть в камин, на стену, лечь на пол, обратить на себя внимание, напугать их, прервать, смутить. Однако они по-прежнему беседуют и ведут себя так, как будто не замечают дерганья его глаза.

Антония проходит мимо с графином в руках и наливает всем вино и воду. Он пытается встать, немного покачивается, ему удается сдвинуться с места, крепко держась одной рукой, и он кричит им: «Я не сумасшедший, я не сумасшедший, это выдумки Антонии, я лишь устал, только устал», и тут же замечает, что не может издать ни звука, что никто не замечает его. Он валится в кресло, ловя ртом воздух, его лицо искажается, голова падает на сторону. Теперь он видит все наискось; как они поворачиваются и смотрят на него, но ни один из них не двигается с места, никто не подходит, они лишь молча смотрят на него, и лишь через пару секунд, когда Антония им что-то говорит, они снова отворачиваются от него, поднимают стаканы, и пьют, и продолжают разговаривать, как будто ничего не произошло. «Они все-таки принимают меня за сумасшедшего», — шепчет он и медленно соскальзывает с кресла на пол. Теперь они подходят к нему, наклоняются над ним, Эррико гладит его по лицу, немного смущенно, но нежно, а Антония поливает ему лоб холодной водой…

Дж. написал ему из Берлина, что примкнул к коммуне при Living-theatre. И он послал ему листовку.

Быть свободным от классов

Быть свободным от предрассудков

Быть свободным от ненависти

Быть свободным от имущества

Быть свободным от наказания

Быть свободным от государства

Быть свободным, значит: уметь изменяться, быть революционером; жить без денег.

La revolution est baseé sur l’amour.

La revolution ne vent pas la violence mais la vie [18] Революция основывается на любви. Революция не ищет насилия, но — жизни (франц.). .

В процессе против Нечаева (в 1872 г., Петербург) отягчающим обстоятельством стала тонкая книжка, найденная у него во время ареста. Она была написана шифром. Незашифрованный текст содержал «Катехизис революционера». Нечаев признал себя единственным автором. Обвинитель придерживался мнения, что работа выдает стиль Бакунина. Николай Утин (из Интернационала), во всяком случае, указывал на использование текста Бакунина в качестве исходного. Бакунин не возражал против этого.

Росс, который после ареста Нечаева уехал в Париж и там в меблированной комнате охранял его наследие, утверждал, что «Катехизис революционера», написанный рукой Бакунина, был найден им и уничтожен. Неттлау верил в соавторство Бакунина и Нечаева. К этому выводу пришел и Томас Д. Масарик в своих «Очерках русской исторической и религиозной философии» (1913). Заведующий архивом Бакунина в Амстердаме Артур Ленинг считает Нечаева единственным автором. («Решительный язык, чуждый Бакунину».) Он ссылается на одно письмо от 2 июня 1870 г. от Б. к H., ставшее известным лишь в 1967 г. из наследия Натали Герцен. В нем Б. отмежевывается от идей Нечаева, он пишет там недвусмысленно: «Ваш Катехизис». Запись датируется летом 1869 г. в Женеве.

Он перевел «Катехизис революционера» заново. Удивленно смотрел он на предложения, представавшие перед ним. Он испугался их. Он хотел, чтобы они его не касались. Он не способен к такому аскетизму и самоотречению. Это был орденский устав для священников революции.

ИЗМЕНИТЬ МИР. Маркс.

ИЗМЕНИТЬ ЖИЗНЬ. Рембо.

Он не смог бы утверждать, что тогда произошло, и не было никакого внешнего повода для такой необходимости, но, по-видимому, что-то случилось с ним и в нем здесь, в Швейцарии, на расстоянии от политических событий, и все-таки это каким-то образом произошло, нет, не изменение образа мыслей, он мог бы лишь утверждать или, лучше сказать, ему вдруг стало ясно, что он не анархист в том политическом смысле, в котором это слово употреблялось, а скорее тип Базарова. Он был все-таки слишком индивидуалистом, с самого начала и, собственно, всегда; и лишь время от времени мог вступать в некое сообщество, как тогда, в то лето, когда они все вместе думали об одном и том же, что и составляет революционную ситуацию, из чего всегда исходил Б. Он, конечно, был скорее попутчиком, быстро воодушевлялся, но скоро его энтузиазм ослабевал, и так получилось, что (в настоящую революцию он никогда не верил) на месте революционной активности возникали научные тезисы и догмы, выдвинутые и без конца повторяемые, тут же возникал самый настоящий бюрократизм. Для индивидуального террора у него, наверное, просто не хватило бы мужества, да, он согласился бы с этим. Тогда, в Мюнхене, они все время спорили, в коммуне на Кайзерштрассе, настоящей коммуной ее, конечно, нельзя было назвать, но они все время там встречались, а некоторые жили там постоянно. Подобные разговоры происходили, конечно, лишь между двумя или тремя из них, и они планировали на будущее больше, чем было возможно. Однако тогда уже существовали решения (и пускай лишь перед собственной совестью), потому что это не должно было остаться только на уровне разговоров. Теоретически они проиграли уже подобный ход событий, так сказать в качестве модели, во время похорон Лёбе. Покушение. Ему выпал жребий выпрыгнуть наперерез траурной процессии, чтобы остановить ее, а Раймер должен был в тот момент бросить бомбу в правительственную машину. Они тогда втроем прилетели в Берлин и стояли на Курфюрстендамм, напротив кинотеатра «Лупа», Раймер недалеко от Maison de France, К. между ними как наблюдатель и сигнальщик. Когда мимо него проезжали полицейские мотоциклисты, он чувствовал как бы укол, а теперь он должен был выпрыгнуть вперед и броситься перед первой машиной на землю.