Борис Гайдук - Плохие слова

— Может, на всякий случай, проверим?

— Бля-а-а…

Крысин нахмурился.

Петухов попытался хотя бы приблизительно представить, как выглядит его отрезанная и окровавленная голова. Ничего хорошего на ум не шло.

— У меня там точно ничего нет, — сказал Крысин. — Я вчера вечером пиво допивал.

— Я тоже вчера жратву убирал — ничего не было.

Крысин и Петухов замолчали, собираясь с силами.

— Вот такая, бляха, метафизика, — растерянно сказал Петухов.

— Просто охренеть, какая метафизика, — угрюмо согласился Крысин.

— Пошли, что ли?

— Пошли.

Приближаясь к крысинскому дому, оба мрачнели.

— Что, страшно? — невесело усмехнулся Крысин. — Вот так-то. Будешь знать.

— Голова хорошо, а две лучше, — попытался бодриться трясущийся Петухов.

Возможность увидеть в холодильнике свою отрезанную голову приводила его в смятение. Выбросить свою, а не крысинскую голову почему-то казалось ему неэтичным. Может быть, действительно лучше припрятать ее до выяснения всех обстоятельств? Или даже позвонить в милицию?

— Валерка! Давай еще выпьем.

— Да ладно, пришли уже.

Крысин жил на первом этаже.

— Толян, не ссы, — сказал Крысин. — Это совсем не больно. Мою выкинули, и твою в случае чего тоже выкинем.

— Погоди!

— Только уж как следует ее упакуем и все-таки в канализацию пристроим. А то многовато наших с тобой голов в мусорке будет.

Крысин сунул ключ в дверь и защелкал замком.

— Ага, как твою, значит, в ящик, а мою в канализацию? В говно, да? Нет, я еще подумаю.

— Подумай, подумай. Только к себе ее забирай и там думай.

Крысин и Петухов остановились перед холодильником.

— Ладно, давай по двадцать грамм, — согласился Крысин.

— С завтрашнего дня — ни капли! — решительно сказал Петухов, клацая зубами о стакан.

— Открываем?

— Давай!

Крысин распахнул холодильник. Петухов зажмурился.

— Ни хрена нет, — как из тумана донесся до него голос Крысина.

Петухов посмотрел в холодильник. По углам жались полукольцо копченой колбасы и банка кильки в томате.

Больше ничего.

— Слава те яйца!

Крысин быстро осмотрел квартиру.

— Все в норме! — радостно сообщил он. — Это только у тебя, Толян, всякая подозрительная живность заводится!

— Надо было блюдо вымыть, — рассеянно сказал Петухов.

— Успеешь. — Крысин плеснул в стаканы водки. — Ну, давай! За окончание работ!

— Давай!

Петухов почувствовал себя спокойнее. Главным его желанием было заснуть, проснуться и ни о чем не вспоминать.

— Но откуда же она все-таки взялась? — спросил он.

— Это, Толя, не ко мне вопрос, — многозначительно ответил Крысин.

— Валера, а может, зря мы так? Может, с этой головой ученые делали какой-нибудь эксперимент?

Крысин толсто порезал колбасу.

— Клоны, наверное, — неопределенно сказал он. — Достали уже этими клонами!

— Нет, не клоны, — возразил Петухов. — Скорее просто явление, недоступное пониманию. Данность как таковая.

— Aenigma naturae, что ли?

— Ну да.

Крысин поставил колбасу на стол.

— Старичок! — сказал он. — Давай выпьем за нас с тобой!

Петухов не возражал.

— Я тебе знаешь, что скажу? — торжественно поднял стакан Крысин. — Я тобой горжусь, старичок. Серьезно. В этот час ты не дрогнул. Ты — настоящий.

Петухов блаженно улыбнулся и закивал головой. Он тоже испытывал к Крысину вселенскую любовь и, кроме того, уже начинал повсюду видеть глобальные метафизические причинно-следственные связи.

В магазине были все рекомендованные на сегодняшний день продукты: яйца номер двенадцать куриные, полукопченая белковая колбаса и квадратный коричневый хлеб.

Мила встала в очередь и через два часа оказалась у прилавка.

— Дайте, пожалуйста, буханку хлеба и…

Недослушав, ей протянули твердый, как камень, брусок хлеба с пушком плесени.

— Что вы мне даете?

— Хлеб.

Мила растерялась. Действительно, хлеб. Точно такой же или лучший достался другим, она не видела. На полках хлеба не оставалось.

— Нет ли у вас другого?

— Нет.

Люди сзади тихо зароптали. Мила подняла голову.

— Этот я не возьму, — Буханка с деревянным стуком упала на прилавок, соскользнула с него и грохнулась на пол.

Очередь недовольно ахнула.

— Ты посмотри, Харитон! Ты только посмотри! — завизжала продавщица. — Она бросила на пол наш хлеб!

— Ненормальная, — послышалось из толпы.

— Сейчас я ее накажу! — Из-за ширмы показался огромный, хамского вида Харитон.

Мила сразу забыла про яйца и полукопченую колбасу.

— Сейчас я ее научу! — Харитон на ходу отрезал ножом кружочек колбасы, но не полукопченой, а вареной, размахнулся и швырнул его в лицо Миле.

Колбаса больно щелкнула по щеке, ненадолго прилипла и упала вниз. Мила почувствовала, что вслед за пришлепнутым колбасой местом краснеет все лицо, и, не оглядываясь, быстро пошла к выходу.

— Так ей! — раздалось сзади.

— Я ее проучу! — догонял голос Харитона.

Уборщица у входа намеренно вывернула ей на ноги ведро грязной воды и зло захохотала. Ноги тут же промокли, черная вязкая жижа испачкала чулки.

Миле стало страшно, она опрометью бросилась вон из магазина, незаметно пролетев все семь этажей, и опомнилась лишь на улице.

Был обычный день.

Мила потрогала униженную колбасой щеку и не удержалась от того, чтобы лизнуть палец. На пальце остался вкусный запах, и на секунду Мила пожалела, что колбасный кружочек не приклеился к щеке, но тут же отогнала эту мысль прочь. Утешая себя тем, что в доме хватит продуктов до завтрашнего дня, тем более что еще одну очередь ей просто не выстоять, она присела на гранитную скамейку со львами и попыталась успокоиться.

Нельзя, чтобы муж увидел ее расстроенной, иначе он снова будет молчать сутки или двое, а может быть, даже уйдет на неделю. Иногда, если он молчал особенно долго, ей хотелось, чтобы он ушел, и даже хотелось уйти самой. Но стоило ему заговорить, как она все прощала и снова старательно радовалась их общей жизни.

Мила оглянулась, стащила с себя грязные чулки и забросила под скамейку. Вокруг никого не было. Туфли были испорчены, их она тоже оставила под скамейкой.

Мила встала и медленно пошла по тропинке, наслаждаясь запахом хвои. Пахло смолистым корабельным лесом, треснувшей теплой корой, искусно вырезанными шишками. Думалось о морском ветре, струящихся песках и других красивых, книжных вещах.

Повинуясь неосознанному чувству, Мила подняла глаза и отшатнулась в сторону, едва не споткнувшись.

Навстречу шла старуха без лица, одна из немногих оставшихся, но оттого еще более страшных. Дистиллированной воды, чтобы плеснуть под ее безлицый капюшон, у Милы с собой не было. Худшие времена прошли, и сейчас уже почти никто не носил с собой дистиллированную воду.