Рейчел Джойс - Операция «Перфект»

– Да, – чуть смелее сказал Байрон, – теперь я тоже буду Джим. – И новое имя уже не казалось ему такой уж ложью, когда они сократили его до Джима. Наоборот, у него возникло ощущение, будто настоящий Джеймс, его друг, сейчас здесь, рядом с ним, в «Бесли Хилл». И страх сразу куда-то исчез. Ему даже есть почти расхотелось.

Сиделка снова улыбнулась и предложила:

– Давай-ка, Джим, мы с тобой оденемся поудобнее. Разве тебе не хочется снять ремень и туфли?

Как раз в этот момент мимо них проходила небольшая группа людей в пижамах. Они брели по коридору очень медленно и выглядели такими усталыми, что Байрону захотелось помахать им рукой, чтобы подбодрить. У каждого на лбу виднелись две глубокие, точно выбитые зубилом, отметины, красные, как полевые маки.

– Видишь, – сказала сиделка, – как много здесь других джентльменов, и все они, находясь в доме, ходят в шлепанцах.

За окнами виднелась пустошь, она так резко уходила ввысь, словно хотела коснуться неба. Над холмами висели тяжелые облака, из которых вполне мог и снег пойти. Байрон вспомнил, как у них дома солнечные лучи, просачиваясь сквозь занавески, ложились на пол светлыми теплыми квадратами, такими большими, что в них можно было стоять, и, когда он вставал в такой квадрат, ему казалось, будто он и сам светится.

Байрон вздохнул, присел на корточки и стал расшнуровывать туфли.

Где-то там, над холмами пустоши, висит марево моросящего дождя. Даже в темноте Джим чувствует приближение весны, ощущает ее легкое дыхание. Из земли уже пробиваются первые ростки, словно свернутые в трубочку, такие юные, тоненькие, хрупкие. Джим знает, где проклюнулся желтый чистотел, а где непонятные зеленые лоскутки вскоре превратятся в побеги крапивы и морковника. В центре города он уже и цветущую вишню видел, и бледные сережки на деревьях, и крупные набухшие почки. Земля снова меняет свое обличье.

Джим думает о Джеймсе Лоу, о Дайане, о своей сестре Люси, с которой больше не видится, об отце, на похороны которого он даже не поехал, настолько это не имело для него значения. Он думает о минувших годах, заполненных бесконечным заклеиванием щелей клейкой лентой, бесконечными входами-выходами из дома и бесконечными «п-привет то», «п-привет это». Он видит свое прошлое так ясно, что у него перехватывает дыхание, способность видеть прошлое причиняет ему острую боль. Нет, никогда он не будет чувствовать себя в безопасности! И сколько бы раз в день он ни отправлял свои ритуалы, он никогда не сможет себя защитить, потому что с ним уже случилось то, чего он больше всего на свете боялся. Это случилось в тот день, когда он, глянув на наручные часы, увидел, как секундная стрелка сдвинулась на два деления назад. Это случилось в тот день, когда его мать решила прогуляться по водам пруда, а потом растворилась в дождевых струях. Так что самого плохого с ним уже не случится. Оно уже случилось. И не отпускает его уже больше сорока лет.

И все-таки ему еще нужно очень многое понять. Джим стоит совершенно неподвижно, время от времени делая короткий неглубокий вдох, словно кто-то щиплет его изнутри и он безмолвно вскрикивает. Он, например, просто не может себе представить, как ему теперь появиться в кафе, как возобновить прежнюю жизнь. Сдвиг между прошлым и настоящим в данный момент представляется ему столь огромным, словно его высадили на необитаемый остров или, скорее, на странную квадратную льдину, и он видит, как вокруг него плавают другие льдины – куски, обрывки его жизни, – но не в силах собрать их воедино. Иной раз, думает он, легче просто пережить совершенные тобой ошибки, чем взять откуда-то столько сил, энергии и воображения, чтобы все эти ошибки сразу исправить.

И перед глазами у него возникает мать – в то мгновение, когда она бросает в пруд свои часики. Он думает, сколько же лет, дней, минут и секунд миновало с той поры. Их, конечно, можно сосчитать, но их количество ничего не значит.

Джеймс Лоу прав. Их встреча была предопределена. Она из разряда тех вещей, которых требуют законы Вселенной. И все же для того, чтобы один человек помог другому, чтобы один крошечный акт доброты повлек за собой еще один такой же, слишком многое должно идти хорошо, слишком многие вещи должны встать на свое место. Больше сорока лет прошло с тех пор, как они в последний раз виделись, но даже столь длительная разлука не разрушила их дружбу полностью, не сделала их чужими друг другу. Да, у Джеймса Лоу была хорошая работа, у него есть жена, дом и деньги в банке, а у Байрона было много разных мест работы, одно хуже другого, и он никогда не был женат, и собственного дома у него нет. Но оба они хранили в душе надежду, что однажды желанный миг наступит, что они снова встретятся. И они ждали. И Джим хранил «счастливого» жука, а Джеймс – картинку с воздушным шаром братьев Монгольфье. На глаза у Джима наворачиваются слезы, и у звезд вдруг появляются острые лучи, насквозь пронзающие небосклон. И Джим плачет навзрыд, как ребенок, оплакивая былые утраты, страдания, боль, бессмысленно потраченные годы, неправильные, несправедливые повороты судьбы, свои бесконечные ошибки, разлуку с другом. И радуется прощению.

Шумно хлопая крыльями, взмывает в воздух стая скворцов, затем, рассредоточившись, вытягивается в широкую черную полосу. Джим бредет через пустошь все дальше, дальше, в самую глубь ночи.

Ты – Байрон , говорят ему ветер, трава и земля. И сам он время от времени тоже пытается сказать себе: «Я – Байрон. Байрон Хеммингс».

В нем больше не живут два разных человека – один из прошлого, второй из настоящего. И его жизнь – это уже не две совершенно разные, будто надломленные, истории. Он стал единым целым.

Сегодня первое утро Нового года. Воздух чист. Огромные облака медленно проплывают в небе, заслоняя звезды. Земля покрыта белыми иголками инея, каждая травинка так и сверкает в лунном свете. Еще слишком рано, и все вокруг скрывает густая тьма, но ветер шевелит сухие листья и длинные плети плюща, и они, тихо шурша, высказывают свои нежнейшие новогодние пожелания. Слышно, как за холмами церковный колокол звонит шесть.

Байрон сидит возле своего кемпера. На нем куртка и шерстяная шапка. Он уже сходил проверить посаженные им растения, разгреб прикрывавшее их одеяло из опавших, слежавшихся за зиму листьев, а потом снова прикрыл им проклевывающиеся ростки. Айлин все еще спит на раздвижной кровати, ее пышные волосы разметались по подушке. Встав первым, Байрон осторожно укрыл ее и заботливо подоткнул одеяло. Айлин скрипнула зубами, но не проснулась. Она так и легла в постель полностью одетая, и Байрон в очередной раз восхитился ее крошечной ножкой в аккуратном ботиночке, ее зеленое, цвета омелы, пальто, висящее на двери, тоже вызвало его восхищение. Его подарок – пакетик с шариковыми ручками – лежал в кармане ее пальто. Заметив, что Айлин, снимая пальто, не до конца вывернула рукав, Байрон остановился. Осторожно взял рукав за обшлаг, словно там находится ее рука, и с нежностью его расправил, а потом погладил.