Мишель Фейбер - Багровый лепесток и белый

— Моя дочь похищена, — объявляет он. — Это сделала мисс Конфетт. — У миссис Фокс округляются глаза, но отнюдь не так, как они должны бы округлиться от такой ужасающей новости. Вообще она выглядит полусонной.

— Как это… странно, — выдыхает она.

— Странно! — повторяет он, сбитый с толку ее хладнокровием. Какого черта она не падает в обморок или не валится на колени, прижимая руки к груди, или не вскидывает хлипкий кулачок ко лбу с криком «Боже мой!»

— Она произвела на меня впечатление такой славной девушки, исполненной добрых побуждений.

Безмятежное добродушие миссис Фокс приводит его в бешенство:

— Вы обманулись. Она сумасшедшая, злобная сумасшедшая, и моя дочь оказалась в ее руках.

— Мне показалось, что они очень привязаны друг к другу…

— Миссис Фокс, я не хочу вступать с вами в спор. Я…

Он сглатывает, напряженно соображая, есть ли способ объявить о своем намерении так, чтобы не выглядеть совсем уж варваром.

— Миссис Фокс, я хочу удостовериться, что Конф… мисс Конфетт и моя дочь не находятся в вашем доме.

Эммелин разевает рот от изумления.

— Я не могу дать согласия на это, — бормочет она.

— Пpoшy прощения, — хрипло говорит он, — но я должен.

И быстро, чтобы ее негодующий взгляд не лишил его мужества, проходит на кухню, где с ходу наталкивается на гору составленных стульев Генри. Кухня, тесная сама по себе, беспорядочно загромождена парами всего: парой плит, парой посудных шкафов, парой ведер для льда, парой чайников — и так далее, и так далее. На лавке лежит хлеб, в который воткнут нож, и пятнадцать, двадцать жестянок с лососем и солониной. Лавка чисто вымыта, но на ней видны розовато-желтые следы крови. В кухне негде стоять, уже не говоря о том, чтобы здесь могла спрятаться высокая женщина и упитанный ребенок. Садик, хорошо видный через промытое дождем кухонное окно, зарос запущенной, несъедобной зеленью.

Уильям уже понял, что ошибается, но не в силах остановиться. Он выбирается из кухни и идет осматривать другие помещения. Кот следует за ним по пятам, возбужденный такой бурной физической активностью в доме, где жизнь обыкновенно идет в спокойном ритме. Уильям уворачивается от нагромождений пыльной мебели, изо всех сил стараясь не споткнуться о ящики, о груды книг, об аккуратно надписанные посылки, ждущие только почтовых марок, о бокастые мешки. Гостиная миссис Фокс свидетельствует о трудолюбии — дюжины конвертов, подготовленных к отправке, карта столицы, развернутая на письменном столе, многочисленные сосуды, содержащие клей, чернила, воду, чай и темно-коричневую субстанцию, покрытую молочным налетом.

Он с грохотом взбегает по лестнице, краснея от стыда не меньше, чем от усилия. Картонная коробка у двери в спальню усеяна кошачьим дерьмом. В спальне — неприбранная постель миссис Фокс, на которой валяется пара мужских брюк, облепленных кошачьей шерстью. На вешалке для шляп висит свежий, тщательно отутюженный комплект: корсаж, жакетка и платье в спокойных тонах, которые больше всего идут миссис Фокс.

Больше Уильяму было не выдержать; его фантазии — как он рывком открывает гардероб и с криком победного облегчения выволакивает на свет Божий Конфетку и свою перепуганную дочь — окончательно увяли. Он спускается на первый этаж, где в ожидании его возвращения стоит миссис Фокс; он читает упрек в ее глазах.

— Миссис Фокс, — говорит он, чувствуя себя грязнее содержимого картонной коробки на лестничной площадке. — Я… Я… Как мне… Это вторжение в вашу частную жизнь. Сможете ли Вы простить мне это…

Она скрещивает руки на груди и выставляет вперед подбородок.

— Не мне прощать вас, мистер Рэкхэм, — спокойно говорит она, будто просто напоминая ему, что христианская вера, которую они номинально совместно исповедуют, не католического толка.

— Я был… Я просто потерял голову, — умоляет Уильям, продвигаясь к выходной двери, боясь, как бы — вдобавок ко всему — не наступить на кота Генри, который крутится у него в ногах, покусывая за брюки.

— Неужели я ничего не могу сделать, чтобы искупить свое поведение, вернуть себе ваше уважение?

Миссис Фокс медленно опускает глаза, крепче сжимая руки на груди. Ее длинное лицо, с опозданием замечает Уильям, обладает странной красотой, и — Господи, да возможно ли это? Неужели это улыбка изгибает уголки ее губ?

— Благодарю вас, мистер Рэкхэм, — учтиво говорит она. — Я серьезно обдумаю ваше предложение. В конце концов, человек с вашими средствами идеально соответствует многим достойным задачам, в решении которых нуждается этот мир.

Она делает жест в сторону филантропического беспорядка своего жилья.

— Я взяла на себя больше дел, чем мне по силам — как Вы, без сомнения, заметили. Так что… Да, мистер Рэкхэм, я рассчитываю на ваше содействие в будущем.

И, последовательно неортодоксальная, она — не он — распахивает дверь и желает ему всего хорошего.

— Мяу! — соглашается и кот Генри, с наслаждением растягиваясь у ног хозяйки.

Истерзанный, Уильям возвращается к себе домой. Приходили из полиции? Нет, из полиции не приходили. Желает ли он, чтобы ему разогрели ленч? Нет, он не желает, чтобы разогрели ленч. Кофе, принесите кофе.

Каким бы невыносимым ни было напряжение, ему остается только выносить его и продолжать работать — как обычно. Пришла новая почта, но нет ничего по поводу Конфетки или его дочери. Письмо от Гроувера Панки, эсквайра — его называют грубияном, с ним все стараются порвать отношения. Уильям в таком смятении, что он подумывает, не вызвать ли Панки на дуэль: паршивый старый пес, вероятно, прекрасный стрелок — пыхнет из пистолета и сразу положит конец мучениям. Но нет, он должен владеть собой, надо вступить в переговоры с этим Чидлом из Гламоргана. Чидл производит баночки из слоновой кости, легкие, как морские раковины, но такие прочные, что они не ломаются, даже если сжать в кулаке. Уильям знает, он пробовал.

Открывает конверт с незнакомым именем и адресом: миссис Ф. Де Лусиньян, Фер-стрит 2, Сайденхем.

«Дорогой мистер Рэкхэм, — обращается к нему любезная дама. — Мои волосы поседели от бед и болезни, но один флакон вашего масла „Вороново крыло“ возвратил им великолепный черный цвет, сделал их такими же, как в дни моей молодости. Это отмечают все мои друзья. Вы можете поступить с этим письмом, как пожелаете».

Уильям глупо хлопает глазами, не зная смеяться ли ему — или рыдать. Это же из разряда тех пылких свидетельств, которые они с Конфеткой сочиняли для рэкхэмовской рекламы, и вот — пожалуйста: стопроцентно подлинное свидетельство. Миссис Ф. Де Лусиньян восхищается своими крашеными волосами, сидя перед зеркалом в Сайденхеме; Господь ее благослови! Она заслуживает целой коробки «Воронова крыла»; может быть, она как раз на это и рассчитывает.