Мишель Фейбер - Багровый лепесток и белый

— Отродясь о такой не слышала, сэр.

Уильям отходит от женщины прежде, чем та успевает сказать что-либо еще, останавливается под фонарем, чтобы взглянуть на часы. Почти шесть: да! он знает, что ему делать, — он пойдет в «Камелек», авось Конфетка, по имеющемуся у нее «обыкновению», окажется там. А не окажется, так, верно, найдется в этом заведении кто-нибудь, знающий, как отыскать миссис Кастауэй. Спокойно, Уильям, здравый рассудок способен разрешить любую проблему.

Он направляется прямиком к ближайшему пабу, вглядывается в вывеску. Не то. Уильям идет дальше — к следующему уличному углу со следующим пабом. Снова не то. Тут он совершает ошибку: останавливается, чтобы почесать в затылке, и немедленно привлекает внимание уличного торговца с пухлым мешком на спине, развеселого старого проходимца, чей обтянутый шерстяной перчаткой кулак щетинится карандашами.

— Отменные карандашики, сэр, — восклицает торговец; рот его наполнен большими, как у осла, зубами, столь черными по краям, что он мог бы в минуты досуга марать бумагу и ими. — Остаются наточенными в семь раз дольше обычных.

— Нет, спасибо, — отвечает Уильям. — Но я дам вам шесть пенсов, если вы скажете мне, как пройти в «Камелек».

— В «Камелек»? — откликается бродячий негоциант, одновременно и ухмыляясь, и хмурясь. — Слышал о таком, сэр, а как же, слышал.

Он ссыпает карандаши в карман пальто и вытаскивает из мешка поблескивающий оловянный поднос, мерцающий овал, похожий на маленький щит римского гладиатора, и поворачивает его так и этак, норовя поймать отражение уличного фонаря.

— Покамест я роюсь в памяти, сэр, может, взглянете на этот чайный подносик, он нисколько не хуже серебряного.

— Мне не нужен чайный поднос, — говорит Уильям. — Тем более, сделанный из…

— Ну так мамочке вашей сгодится, сэр. Подумайте, как загорятся у ней глаза, когда она эту штуку увидит.

— Нет у меня никакой мамочки, — раздраженно отвечает Уильям.

— Мамочка, сэр, она у всякого есть, — ухмыляется негоциант, словно желая просветить блаженного дурня, не знающего, откуда берутся дети.

Уильям немеет от возмущения — мало того, что этот урод полагает, будто он имеет дело с человеком, способным заинтересоваться содержимым его паршивого мешка, ему еще и сведения о семье Уильяма подавай!

— Давайте так, — ухмыляется старый прохвост, — вы купите у меня карманную расческу. Из лучшего металла Британии.

— Расческа у меня есть, — говорит Уильям и ощущает себя униженным, увидев, как торговец в ответ на это удивленно возводит брови. — Чего у меня нет, — рычит он, чувствуя, как под непокорными волосами его в череп словно впиваются иголки, — так это достоверных сведений о том, как найти «Камелек».

— Так я все еще думаю, сэр, все еще думаю, — заверяет его старый мерзавец, запихивая подносик в мешок и до самой подмышки окуная туда же искательную руку.

А это еще что такое? Благие Небеса, начинается дождь! Большие тяжелые капли валятся с неба, ударяя в плечи Уильямова пальто так, что брызги летят ему на подбородок и в уши, — и он вдруг понимает, что, спеша к заветной цели, оставил в кебе почти еще новый parapluie, [20] Зонт (франц.). который кебмен, разумеется, не преминет продать, как только выдастся у него свободная минута. И в душе Уильяма мгновенно воцаряется мрак отчаяния: это Рок, Господня воля — дождь, потерянный зонт, враждебное безразличие незнакомой улицы, издевки чужих людей, упрямая жестокость родного отца, мерзкая боль в плече — оттого, что он провел половину ночи спящим в кресле…

(Человек воистину современный, Уильям Рэкхэм являет собою то, что можно назвать суеверным христианским атеистом, а именно, верует в Бога, который, хоть Он, быть может, и не отвечает больше за восходы солнца, сохранность Королевы или подачу хлеба насущного, но все же, когда что-то идет вкривь и вкось, первым оказывается на подозрении.)

К Уильяму приближается еще один привлеченный запахом неосуществленных желаний уличный продавец.

— «Камелек»! — восклицает он, отпихивая локтем старого негодяя. На этом, новом, обвислая серая куртка и вельветовые штаны, скорбную главу его венчает обмахрившийся котелок. — Дозвольте помочь вам, сэр!

Уильям бросает взгляд на его товар: собачьи ошейники, целая дюжина их застегнута на его потертом сером рукаве. Проклятие, неужели для того, чтобы узнать дорогу, необходимо купить собачий ошейник?

Однако…

— Вам вон туда, сэр, — говорит продавец. — Значит, пройдете всю Силвер-стрит, а там увидите пивоварню «Лев», это на Нью-стрит. Потом повернете… — он поочередно сжимает кулаки, вспоминая, где левый, а где правый, и ошейники соскальзывают к его узловатому запястью… — направо и попадете на Хасбэнд-стрит. Вот там оно и есть.

— Благодарю вас, друг мой, — говорит Уильям, протягивая ему шестипенсовик.

Продавец ошейников прикасается к котелку и отходит, однако невезучий его коллега, откопавший, наконец, в мешке нечто не очень крупное, остается на месте.

— Вы похожи на делового джентльмена, сэр, — стрекочет он, — может, желаете дневничок на каждый день приобрести? На 1875 год, сэр, который налетает на нас, что твой паровоз. Назади у него календарик, сэр, и ленточка золотая, завместо закладки, в общем, чего от дневничка ни требуется, все тут в наличии, сэр.

Уильям, словно не слыша его, удаляется по Силвер-стрит.

— А вот отменные ножнички, сэр, хоть самого себя на кусочки режьте! — кричит вслед ему негодяй.

Наглые эти слова, ударив в спину Уильяма, спадают с нее, точно капли дождя. Теперь его уже ничем не проймешь. Уильям, вступивший, наконец, на правильный путь, воспрянул духом. Мир, в конце-то концов, снизошел до дружеской услуги. Свет становится ярче, Уильям слышит музыку, обращаемую ветерком в невнятный мелодический перезвон. С одной стороны до него доносятся крики уличных торговцев, с другой — обрывки оживленных разговоров. Он видит в пронизанной газовым светом мороси промельки подобранных спешащими женщинами юбок, он обоняет ароматы жаркого, вина и даже духов. Растворяются и закрываются, растворяются и закрываются двери, и из каждой летят всплески музыки, вспышки оранжево-желтых празднеств, муть табачного дыма. Теперь он найдет дорогу, он не сомневается в этом: Бог сжалился над ним. Вчера Уильяма Рэкхэма унизили две шлюшки с Друри-лейн — сегодня он вырвет победу из когтей поражения.

Да, но что, если и Конфетка откажет ему?

«Убью» — это первое, что приходит Уильяму в голову.

И его немедля пронизывает стыд. Какая подлая, недостойная мысль! Неужели стрекало страданий довело его до такой низости? До помыслов об убийстве? По природе своей он человек мягкий, сострадательный: если эта девушка, Конфетка, ответит отказом, значит так тому и быть.