Дарья Мийе - Как жить с французом

На поляне загородного клуба расставлены шатры, в баре рекой льется шампанское, на столах стоят вазы с клубникой и личи, а со сцены кричит смутно знакомая певица… Гийом, отягченный кенгуру со спящей Кьярой, отстал и затерялся в толпе итальянцев, слетающихся со всех сторон, чтобы облобызать нас.

— Paolo, piacere!

— Giancarlo, piacerissimo!

— Luigi, baccio!

— Ma che bellezza!

— Divina! Splendida!

Я растворяюсь в именах и поцелуях. Комплименты, от которых порядком отвыкаешь в отношениях с «романтичным французом», струятся по мне, будто шелковая ткань. Бокал вальполичеллы, может, и будет лишним, но без него было никак не обойтись по этикету. Голову наполняет легкий туман, в котором становятся неразличимы все проблемы, беспокойства, тревоги. Я красива, умопомрачительно красива, и мне ничего не надо делать, чтобы зажигать у мужчин этот охотничий блеск в глазах. Мне не надо отчитываться о покупках, чтобы заслужить одобрение. Не надо монтировать левую часть сборной кровати, чтобы услышать ласковое слово. Не надо танцевать стриптиз, чтобы получить восхищенную улыбку. Просто быть, просто блистать, просто болтать ни о чем на итальянском, который, почуяв родную стихию, всплывал из глубин сознания, оттесняя французские идиомы.

Музыка становилась все громче, Освальдо наклонялся все ближе, он уже шептал мне на ухо что-то о прелестях весенней Сицилии, о моих прекрасных глазах и беглом итальянском… За его мускулистыми плечами, обтянутыми черной майкой, я увидела Гийома, скучающего в сторонке в обнимку со спящей Кьярой. Во мне шевельнулось что-то похожее на угрызения совести, но я залила их очередным глотком вальполичеллы.

Я плохо помню, как вернулась домой, и совершенно не помню, как купала и укладывала Кьяру. Скорее всего, это делала не я. Мне и во сне не хотелось расставаться с тем вечером, который так живо напомнил мне жизнь «до Гийома». Может быть, все наоборот и на самом деле это я не дозрела до ответственных отношений, а не он?

Удрученный размахом, с которым иностранцы гуляют в его городе, наутро Гийом взял напрокат машину: он хотел показать нам настоящий Прованс, не испорченный шальными деньгами и смешением языков. Нужно было использовать шанс познакомиться с его малой родиной, пока мы не попали в плен к его родителям. Но нечего было и пытаться уговорить его заскочить в Канны, которые как раз по дороге, потому что «это оплот официоза и пошлости». Уже на подъездах машины скучиваются в тягучую, плавящуюся от жары пробку, в которой совсем не хотелось проводить часы сиесты. Мужественно игнорируя указатели, отсчитывающие в обратном порядке километры до Дворца кинофестивалей, мы съехали с автобана на извилистую прибрежную трассу. Туда, где начинается Массиф д’Эстрель, известный французским школьникам по похождениям местного Робин Гуда, Гаспара де Бесса, а иностранцам — по снимкам кучерявых красных гор в кипени можжевельника, подбирающихся к самой глади моря… Матьё Ларонье готовился корпеть над инженерными проектами в скучном офисном здании в центре Тулона, но неожиданно наследовал небольшое винное хозяйство под Кабассом, за которое никто из родственников не желал браться. Мы встречались с Матьё у друзей два года назад, когда он был бледным, задумчивым юношей с размытыми жизненными планами и марихуанным дымом в голове. Сегодня я смотрю на загорелого, мускулистого мужчину в дырявых джинсах и майке с обрезанными рукавами, который сосредоточенно расставляет на столе хлебницу, тарелки с сыром, пиалушки с оливками и бокалы, и думаю, что это правда — именно труд сделал из обезьяны человека.

Ради нашего приезда Матьё взял выходной, иначе в этот самый час он сидел бы в каменной хижине посреди лоз и мочил багет в молоке, спасаясь от полуденного зноя. Его дом стоит на вершине холма, и с террасы видны зеленые ряды виноградников, на которых трудятся трое наемных работников из числа соседей и друзей детства. У Матьё мы отдыхаем на полпути к северной границе Прованса. Наша цель романтична и призрачна, как Изумрудный город, — лавандовые поля в окрестностях городка Валенсоль. Тот факт, что самый провансальский вид Прованса удален от Лазурного Берега на десятки километров и отгорожен от него стеной гор, говорит о многом. Только когда курортная недвижимость сменяется жилыми, а не каталожными деревнями, состоящими из трех запутанных узлом улиц и веера никчемных указателей на центральной площади, я понимаю, почему жители Прованса морщатся от слова «Сен-Тропе».

Два бокала вина — норма для французского водителя. Для водителя провансальского она естественным образом поднимается до трех с половиной, ведь он закален горными серпантинами, уклонами под шестьдесят градусов, дикими свиньями, перебегающими дорогу в неположенных местах, слепыми поворотами и искусительными указателями на винодельни с бесплатной дегустацией. Мы покинули поместье Матьё, изрядно накачанные его продукцией.

Лаванда — квинтэссенция Прованса. Расчесанные на аккуратные проборы, ее фиолетовые кусты тянутся по валенсольским полям в обе стороны от дороги. Здесь, на севере, Прованс наконец становится самим собой — краем соломенных шляп, клетчатых передников, радостного огородничества, легкого розового вина и забористого шнапса. Цветочный запах проникает в приоткрытые окна, пропитывает салон, одежду, волосы; солнечные лучи выписывают вензеля на капоте, который вдруг оказывается насыщенного синего цвета. То тут, то там посреди разлинованного инопланетного пейзажа торчат кочерыжками каменные хижины — полуденные убежища полевых работников. Будь у меня фамильный капиталец, я бы развернула на этих хибарках целый агротуристический бизнес: туристы спят на соломенных лежаках, встают с петухами, греют воду на камнях, до полудня собирают лаванду под присмотром хозяина полей, на ланч получают буханку душистого хлеба, ломоть козьего сыра и свеженадоенное молоко. Сиеста — в хижине (настольные игры). Вечером — купание в горной реке и распитие розового вина. Трансфер до аэропорта — на лошадях. Неделя проживания — семь тысяч евро, и все довольны. Я и Матьё предложила эту бизнес-идею — она бы помогла ему здорово экономить на наемных работниках. Он только устало посмотрел на меня из-под соломенной шляпы. «Лоза не терпит разгильдяев, Дарья», — говорил его взгляд.

Фантазия местных владельцев гостиниц пока остановилась на кемпингах. Видимо, если Гийом сидит на соседнем сиденье, кемпинга никак не миновать. Вопреки моим опасениям, он оказался вовсе не палаточным городком, а вполне себе благоустроенной турбазой с деревянными домиками и вечерней развлекательной программой. За ночь, проведенную там, мы так пропитались запахом лаванды, что нас можно было оборачивать клетчатой тканью, перевязывать соломкой и смело продавать в сувенирной лавке рядом с ароматическими саше.