Хелен Девитт - Последний самурай

Сорабджи сказал: Спасибо, что пришли к нам.

Он сказал: Давайте посмотрим еще раз в замедленной съемке, и нам снова показали, как рука поднимается, опускается, кирпич разламывается напополам.

Сиб сказала: А на дзюдо такому учат?

Я сказал, что кирпичей мы не ломаем, дзюдо — это в основном броски и падения.

Сиб сказала: Эх.

Сорабджи сказал: Если расстояние от ядра до ближайшей электронной оболочки — как от 110 «воксхолл-астр» возле «Уэмбли» до 1,5-килограммового блина в Лутоне и если расстояние между первой и второй электронной оболочкой — как от Лутона до Бирмингема, почему разломить кирпич рукой возможно лишь после десяти лет серьезных умственных и физических тренировок? На атомном уровне и рука, и кирпич — почти сплошь пустоты. Но дело в том, что не материя кирпича отталкивает материю руки. Отталкивание — результат электрического заряда. Без электрического заряда мы бы ходили сквозь стены.

Когда я смотрел передачу впервые, она меня сильно поразила. Но сейчас я вдруг подумал: Погоди-ка.

Я сказал Сиб, что, по-моему, невозможен атом без электрического заряда, а если атом таков, откуда возьмутся стены, и я сказал, может, отправить ему письмо и подписаться «Людо, 11 лет»?

Сиб сказала: Если ты считаешь, что он сам этого не понимает, надо, конечно, ему сообщить. Сказала, что имеет смысл подписывать письмо «11 лет», только если в письме ты умнее среднего 11-летки, а если ты совсем ничего не понял, тогда это так себе идея.

Она сказала, он явно пытается довести некий факт до сведения широкой общественности.

Я сказал: Ладно.

Она сказала: Интересно, поздно уже переезжать в Данстебл?

Я сказал: Что?

Сорабджи объяснил, что электрон за одну микросекунду облетает ядро миллиарды раз, похоже на пропеллеры вертолета; вот эта скорость электронов и обеспечивает прочность атома.

Сибилла отметила, что Сорабджи в основном самоучка.

Отец Сорабджи был бомбейским парсом; мать его англичанка. Она познакомилась с его отцом, приехав в Кембридж: ее брат занимался математикой в колледже Троицы и на лестнице познакомил ее с неким человеком. Поначалу у них не сложилось, она что-то сказала про Индию, а ему хватило невоспитанности ответить, что, поскольку она и не ступала на индийскую землю, ему крайне любопытно знать, на чем основано ее мнение; потом она говорила, что грубее человека в жизни не встречала. Он вернулся в свою Индию, а ее вывезли в свет, и она жила как обычно, и было ей довольно-таки скучно. Она вообще не дружила с условностями, а тут вбила себе в голову, что должна прокатиться в Индию и посмотреть. Поначалу отец ей запретил, но она отклонила три или четыре предложения руки и сердца, стала выезжать на лошади и скакать через шестифутовые заборы, а когда сломала руку и ключицу, отец сказал, что лучше пусть она, пожалуй, съездит, пока лошадей не покалечила.

Она приплыла в Бомбей, и там все оказалось не так, как она ожидала. «Клуб» не поддавался описанию. Люди тоже. И весьма жарко. Она, конечно, ожидала, что будет жарко, но думала, будет прохладнее. Однако она отыскала человека, грубее которого в жизни не встречала, и на сей раз у них сложилось так, что любо-дорого. Она сказала, что теперь, ступив на индийскую землю, может говорить, что ей заблагорассудится, и он ответил, что счастлив, если она преодолела робость, напавшую на нее в прошлую их встречу. Она съязвила, он нагрубил. Она знала, что он очень умный, один из самых блестящих математиков, каких только знал ее брат, однако, будучи умен и груб, он не был снисходителен. Прочие друзья брата неизменно бывали очаровательны, и всякий раз, с ними поговорив, она мчалась срочно седлать лошадь и скакать через шестифутовый забор. Она в жизни не встречала мужчины, который, открыв рот, не ставил бы под угрозу жизнь лошади.

Они поженились наперекор его родным, и теперь она спрашивала себя, не ошиблась ли. Муж ее был богаче всех ее знакомых, но и работал больше всех, и работа отнимала у него почти все время. Его родные серьезно относились к тому, чего сама она никак не могла воспринимать всерьез. Его мать однажды веско поведала ей о недавнем собрании «Кайсар-и-хинд», единственного индийского отделения «Канадских дочерей Империи».

«Какой кромешный ужас» (единственный здравый отклик на эту историю) явно спровоцировал бы тахикардию. Вивиан пробормотала что-то уклончивое и одним махом допила джин с тоником. Свекровь веско завершила свой рассказ иллюстрацией верности Пограничников британской короне: в заключение собрания они встали и с жаром прокричали «Один флаг, один трон, одна империя!» Неловко наполнять бокал снова, едва успев выпив первый, но что поделаешь?

Было ужасно, ужасно жарко. Она потеряла троих детей, и они с мужем решили некоторое время больше не пробовать. Потом она снова забеременела, и на сей раз ее немедленно отправили в горы. Всевозможная родня женского пола предлагала составить компанию, однако муж (опасаясь, что в прохладном климате ее снова потянет в седло) это прекратил. Ей разрешили поехать одной, и на сей раз ребенок родился живым, но ей еще долго нездоровилось, и ребенка она толком не видела.

Один ее брат выращивал кофе в Кении. Она слыхала, климат там получше, и однажды спросила, нельзя ли поехать в Кению. Вообще-то, она думала, что нельзя, все родичи в Бомбее, а бизнес отнимал много времени. Муж с минуту походил туда-сюда и сказал, что, пожалуй, это удачная идея. По-моему, сказал он, в Кении есть перспективы. Он сказал, это означает начать с нуля, но весь этот местный фанатизм его как-то не греет.

Они уехали из Бомбея, когда Сорабджи было пять, и его первое воспоминание — морское путешествие в Момбасу.

Он просыпался поздно ночью, и у его постели сидела мать. В сумраке он видел только блеск брильянтов у нее на шее и в ушах, белизну перчаток; мать брала его на руки и выносила на палубу, где ждал отец. Она сажала его на перила; бледная пена таяла в темной воде внизу, наверху ярко и близко сияли звезды.

Иногда другие пассажиры выходили и негодовали, отчего ребенок не спит. Мать смеялась и отвечала; а вдруг пролетит комета?

Она показывала ему созвездия, а отец молча курил. Она говорила, что в детстве смотрела на другие звезды; объясняла, что Земля — она как шар в воздухе, и где бы ты ни стоял, видишь то, что над головой.

Мать умерла от малярии, когда ему было 12. Отец послал его учиться в Великобританию.

Директор школы провел собеседование и сказал, что так и быть, примет Сорабджи, но тому придется много нагонять. Директор сказал, что в жизни не встречал таких невежд.

Дело было в том, что Сорабджи много знал про математику и естествознание, а про остальное ничего. В Кении он учился по переписке; едва по почте приходил очередной пакет, он делал все задания по математике и естествознанию, отсылал назад и предметам, которые его интересовали, обучался быстро. Задания по гуманитарным наукам лежали грудой на полу — он их сделает, когда выдастся минутка. Как-то раз решил, что пора с ними разобраться, а то груда уже доросла до пяти футов, но первые задания в самом низу поели муравьи, и он плюнул, сочтя задачу безнадежной.