Мишель Фейбер - Побудь в моей шкуре

Иссерли достигла границы фермы, обозначенной изгородью, протянувшейся по краю утеса, перебралась через нее и начала спускаться к воде по крутой тропке. В изгороди имелась калитка, которая представляла собой массивное сооружение из литой чугунной рамы, наполовину окаменевших досок и мотков проволоки, висевшее на столбах, толстых, как стволы вековых деревьев. Ее замки и петли напоминали – особенно в темноте – необработанные отливки для двигателя внутреннего сгорания, приваренные напрямую к этим массивным бревнам. К счастью, прежний владелец фермы соорудил с каждой стороны калитки по маленькой деревянной стремянке, чтобы облегчить жизнь двуногим путникам. Иссерли карабкалась по ступенькам (их было по три с каждой стороны) с комичной неуклюжестью, но смотреть на нее, слава богу, было некому.

На другой стороне изгороди, неподалеку от калитки, на маленьком лужке между границей фермы и обрывом, паслось небольшое стало коров. Завидев Иссерли, они начали нервно фыркать, причем те, что были светлой масти, казалось, светились в полумраке. Какой-то теленок вскочил на ноги, сверкая красными глазами, и вслед за ним поднялось все стадо и попятилось подальше от изгороди, производя при этом шум, в котором легко можно было различить удары копыт по влажной земле и глухие шлепки, производимые падавшими на землю испражнениями.

Иссерли снова обернулась, чтобы посмотреть на ферму. Ее коттедж скрывали деревья, но большой дом был виден как на ладони. В его окнах свет не горел.

Скорее всего, Эссуис спал. Вчерашние приключения наверняка вымотали его очень сильно, но он старался ничем этого не выдать перед женщиной. Она представила, как он лежит, растянувшись во весь рост, на такой же кровати, как и ее собственная, так и не сняв с себя своего дурацкого фермерского наряда, и храпит во все горло. Хоть он и выглядел крепким мужчиной, но был все же гораздо старше Иссерли и тянул лямку на Территориях долгие годы, прежде чем «Весс индастриз» выудила его оттуда, Иссерли же покинула Территории, пробыв там всего три дня. К тому же его оперировали на год раньше нее. Вполне возможно, что хирурги тогда еще многого не умели и только экспериментировали на нем с теми методиками, которые позже с большим успехом были применены на Иссерли. Если это так, то Эссуис заслуживает всяческого сочувствия. Вряд ли ему легко спится по ночам.

Иссерли пошла к пляжу по тропинке, протоптанной коровами, осторожно шагая вниз по крутому склону. На середине пути, там, где уклон становился не таким опасным, она остановилась. Внизу, на пляже, паслись овцы, и ей не хотелось спугнуть их. Она любила овец больше, чем любых других животных – от них веяло невинностью и безмятежной сосредоточенностью, так отличавшими их от животно-коварных и нервновозбудимых водселей. При плохом освещении стадо овец легко можно было принять за кучку человеческих детенышей.

Здесь, на склоне, Иссерли и проделала оставшиеся упражнения. Где-то над ее головой слонялись обеспокоенные коровы, внизу, на пляже, паслись безмятежные овцы. Иссерли встала в позицию, протянула руки по направлению к серебристой линии горизонта, затем наклонилась к морскому берегу, начала нагибаться вбок – сначала на север, к Рокфилду и маяку, потом на юг – к густонаселенной области вокруг Балинтора, и, наконец, потянулась кончиками пальцев к звездному небу…

Повторяя эти движения много раз подряд, она постепенно впала в полубессознательное состояние, загипнотизированная лунным светом и монотонностью, и прозанималась гимнастикой гораздо дольше обычного, достигнув к концу такой гибкости, что все ее тело стало грациозным и словно бы текучим.

Со стороны могло показаться, что Иссерли танцует.

Но когда Иссерли вернулась в коттедж и поняла, что до рассвета остается еще много времени, у нее снова испортилось настроение. Она слонялась по спальне, злая и раздраженная.

Надо наконец попросить мужчин починить проводку в доме, чтобы у нее появилось освещение. В коровнике освещение есть, в доме Эссуиса – тоже, по какой такой причине его нет в коттедже? На самом деле, если хорошенько подумать, то это просто удивительно, что именно в коттедже его нет, а точнее – возмутительно.

Она попыталась вспомнить обстоятельства, при которых решила поселиться в коттедже. Когда она прибыла сюда с Территорий, какие приготовления были сделаны к ее появлению на ферме? Неужели мужчины ожидали, что она будет жить в подземелье под коровником вместе с ними, в их душных берлогах? Если так, она бы им быстро объяснила, насколько они заблуждаются.

Так где же тогда она спала в первую ночь? Ее память была черна и холодна, как зола в погасшем костре, и не давала никакого ответа на этот вопрос.

Может, она решила жить в коттедже сама, или эту идею ей подал Эссуис, который, в конце-то концов, к тому времени прожил на ферме уже целый год? Все что Иссерли помнила – в отличие от дома Эссуиса, ее коттедж находился в запустении, когда она в нем поселилась, в каковом запустении он, более или менее, пребывал и сейчас.

Но кто тогда протянул через весь дом удлинитель, который снабжал электричеством от генератора телевизор, водонагреватель и фонарь перед входом в дом? Почему тогда он не довел свою работу до конца? Не относились ли к ней попросту как к какой-то неприхотливой машине?

Она силилась вспомнить и затем – со смущением и легкой растерянностью – все же вспомнила.

Мужчины – в особенности, пожалуй, Энсель, хотя сейчас она уже не могла ручаться и за это – вились вокруг нее с самого момента ее прибытия, вызываясь совершить ради нее любые подвиги. Беззастенчиво разглядывая ее с пленительной жалостью в глазах, они наперебой бились за право утешить ее. Разумеется, они понимали, что того, что с ней сотворили врачи, нанятые «Весс индастриз», уже нельзя исправить, но это же не конец света. Они сделают ее жизнь более радостной. Они превратят коттедж, эту продуваемую насквозь всеми ветрами развалюху, в уютное гнездышко. Бедняжка, как она, должно быть, несчастна после того, что с ней сделали. Да, они, разумеется, прекрасно всё понимают, я хочу сказать, посмотрите на Эссуиса, на бедолагу. Но эта-то какова, смелая девчушка, держится молодцом, она ведь не чудовище какое-нибудь, они ведь, в конце-то концов, соплеменники, верно?

И тогда она сказала, что ей от них ничего, ровным счетом ничего не нужно.

Она сказала, что будет заниматься своей работой, а они пусть займутся своей.

А для работы ей нужно совсем немного: свет в гараже или около него, горячая вода и одна розетка, чтобы подключить радио или что-нибудь в этом роде. Больше ей ничего не требуется. Она обойдется.

Честно говоря, она высказала все это в гораздо более грубой форме, на тот случай, если они окажутся слишком тупыми, чтобы понять намеки. На самом деле больше всего она нуждалась в одиночестве. Именно об этом она их просила.