Валерий Мухачев - Сын предателя

Вся эта разношёрстная толпа недолго задержалась в загустевших бараках и была отправлена этапом в ещё более гиблые места.

Фёдор в это короткое время изнывал от работы. И когда бараки освобождались от лишнего пота и вони, вздыхал с облегчением. С увеличением народонаселения количество сапожников увеличивалось, но что они могли сотворить без специального инструмента?

Фёдор и по ночам спал неспокойно, трясясь за сапожный нож, шило и молоток. Потеря такого инструмента грозила убийством в лагере кого-нибудь, которое непременно навяжут на хозяина ножа или шила если не конвоиры, то блатные обязательно.

Комната, в котрой кроме Фёдора жили ещё три человека, считалась на уровне гостиницы, дверь закрывалась на приличный замок, а ключ сдавался на вахту при полном отсутствии обитателей. Все четверо на общественные работы не ходили, комнату покидали полным составом редко, потому что трудились кто портным, кто, как Фёдор, сапожником. Зимой приходил истопник, полудряхлый интеллигент, спасавшийся от неминуемой смерти этим лёгким, по лагерным меркам трудом.

Он топил печку до первого тепла, но никогда больше нормы, дорожа своей привиллегией.

С Фёдором разговоры пытались завести его соседи, расшевелить на откровенность, распрашивали о прежней жизни. Недоуменный взгляд его довольно быстро отрезвлял любого из них, удивляя, как это у мужика, прожившего полжизни, нет прошлого! Фёдор после этих распросов начинал мучить себя попытками сосредоточится на своём детстве, но только добивался новой вспышки головной боли.

Надя была моложе его лет на десять внешне, но по документам разница не превышала двух- трёх лет. Работа в столовой позволяла ей урывать куски от пайки, которые она исподтишка совала Фёдору при встречах. Любовь получалась оплаченной, но Фёдору было не до сентиментальности. Встречи их были так коротки, что даже разговаривать было некогда, как и раздеваться до неприличия. Всё делалось чисто по-животному, на скорую руку, чтобы у охраны не появилось предлога запретить встречи или кого-нибудь из них отправить этапом туда, куда Макар телят не гонял.

Страна менялась незаметно. Как таковой революции, подобной в Октябре 1917 года, не намечалось, но что-то в правительстве не складывалось. Старость Правительства стала такой вопиюще очевидной, что это не могли скрыть ни помпезность похорон, ни назначения новых Генсеков, которых приходилось уводить с трибун под руки. А жить хотелось лучше всё большему числу советских граждан, у кого была хватка руководителя и ум предпринимательский.

Николай был загадочно уволен с работы под предлогом сокращения штатов. Художники стали избегать встреч с ним. Доходило до смешного, когда идущий навстречу маэстро сворачивал в какой-нибудь переулок или наклонял голову так, что нельзя было разглядеть ни глаз, ни бороды.

Было бы смешно, если бы он мог устроиться на работу куда-нибудь. Но и здесь не прекращались фокусы непонятной направленности. Ему навязчиво предлагали то должность стропальщика, то - сторожа или дворника. Чаще и вовсе ничего не предлагали. Беда была в том, что сына Николай отправил учиться в Свердловск и помогать ему мог только из скромных накоплений.

Сумма денег в сберкнижке таяла со скоростью снега в марте. Прасковья, мать его, недолго поддерживала сына и внука своей пенсией, потихоньку ушла в мир иной, так и не дождавшись лучшей доли. Петя, великовозрастный ребёнок, умер в больнице для душевнобольных.

В доме, всё ещё прочном, прижились мыши, крысы и кошки. Эти нахлебники жили в мире, погибая только в дни всеобщей борьбы обывателей за чистоту и сохранность дорожающих от инфляции продуктов или по старости.

Сноса дома при возрождающемся капитализме ожидать не приходилось. В лучшем случае, Николай едва ли мог до этого счастья дожить. Стоимость жилья зашла за все уровни благосостояния российской семьи. Продавались и покупались многократно одни и те же квартиры в старых, изношенных "хрущёвках" и домах Сталинских времён. Риэлтеры выслеживали алкашей и сдавали их "браткам", которые завершали переселение бедолаг в бомжатники или на кладбище без звёздочки, креста и оградки.

Николаю потребовалось прожить четыре года, чтобы понять, что работа художником закрыта для него навсегда. Устроился он работать столяром в бригаду, немного приврав о своих навыках и опыте. Возраст Николая был критическим, и директор строительной фирмы из сочувствия не стал слишком вдаваться в подробности, только спросил:

-Лопаты деревянные сможете сделать? А то у нас все - мастера, а лопат для уборки стружки нет.

Вопрос был задан простой, но как-то очень уж подходивший к той обстановке, какая царила в стране. Старое Правительство цеплялось за былые методы управления государством, а новые требования времени диктовали метлой и лопатой очищать страну от примитивного мышления старой гвардии.

Вместо гробов с названием - телевизор, магнитола советского производства появились в продаже японские и корейские телевизоры и магнитофоны. Иностранная электроника вызывала и удивление и восторг. Появились и автомобили немецкие, чешские и американские. Улицы городов наполнились новыми людьми - "челноками", которых правильно надо было называть купцами.

За границей стали цениться русские иконы и картины тех художников, творчество которых так не понравилось Никите Сергеевичу Хрущёву.

Дикий набег капитализма в бывший советский порядок застал Николая врасплох. Он не умел ни продавать, ни приспосабливаться.

Вовка, теперь уже - Володя, стал выше его ростом и ухитрился, не закончив ещё Художественное училище с ожидаемым блеском, обзавестись богатой женой. Он продолжал жить в Свердловске, не думая о возвращении в Ижевск.

Несколько глубокомысленных советов сына по вопросам бизнеса во время краткосрочных приездов запали в голову Николая.

Смерть Сталина была встречена затишьем, которое определяла охрана. Все оцепенели в ожидании перемен неизвестно в какую сторону. Политические распрямились, повеселели, не сомневаясь, что начнутся послабления. Блатные понизили своё геройство. И только Фёдор продолжал равнодушно посматривать на тех и других. Незалеченная контузия с таким неприятным результатом стирания памяти поменяла его характер, превратив в лагерного "зомби".

А между тем события разворачивались весьма судьбоносные для пятьдесят восьмой статьи, по которой проходили политические. Конечно, мало кто из зэков понимал в политике за колючей проволокой. Всё оценивалось по поведению лагерного начальства и событиям, происходившим в смежных лагерях. Слухи доходили благодаря частым перемещениям больших и малых партий поражённых в своих правах, а также и вольнонаёмные ускоряли продвижение "сарафанного радио".