Валерий Мухачев - Сын предателя

Где-то в какой-то момент началась негласная проверка дел зэков. Блатных, которые не имели ни богатства, ни вмешательства в политику, как-то легко вдруг объявили амнистированными. Даже пошёл слух, что это дело рук Лаврентия Берии, который цеплялся за пост "Отца народов". Ждали, тем не менее, новой партии политических, которых амнистия почему-то обходила стороной.

Наверно, Берии было известно больше о пользе политических на самых тяжёлых работах в "зоне", чем о трудовых подвигах "социально близких", то-есть, урков.

Пятьдесят восьмую это обстоятельство не пугало, но и радовало тоже не очень.

До Фёдора добрались доброхоты-краснопогонники самым неожиданным для него образом. Вызвали к начальству лагеря и начались допрос за допросом. Сразу выяснилось, что Лжелюбин не знал ни одного из своих родственников. Ни одна фотография его не взволновала. Даже родную мать он не узнал на фотографии в числе трёх женщин.

-Кто ты, мерзавец? - уже орал майор, не переставая скрипеть сапогами, которые сшил ему Фёдор. - Шпион? Какой разведки? Какой язык твой родной?

Потом начались побои, к ним добавился карцер. Кормить пообещали после признания своей вины и выдачи тайны заговора и сообщников. Всё шло в чисто сталинском варианте развязывания языка.

Смерть протянула свои костлявые руки для последнего объятия. Упрямство, с каким Фёдор твердил, что он - Фёдор Игнатьевич Любин, выводило из себя истязателей, не теряющих надежды наконец-то выловить среди своих рабов настоящего шпиона, готового за паршивую пайку хлеба служить проклятым капиталистам Запада и, может быть, даже Америки!

Не желавшего умирать Фёдора били искусно, долго и болезненно две недели. Совершенно обалдевшего, почти потерявшего рассудок, неожиданно оставили в покое, вернули в комнату к его трём соседям. Для восстановления сил сосед по комнате приносил черпак супа и кусок чёрного хлеба из столовой. Фёдор был уже не в состоянии стоять на ногах. Когда он немного отшёл, появился фотограф, моргнула вспышка магния, "вылетела" из объектива птичка, и наступило затишье, пугавшее Фёдора не меньше, чем вызовы на допрос.

Куда это затишье могло привести, он не знал и, кажется, не знало само лагерное начальство. Испуг майора был связан с неожиданным арестом Лаврентия Берии, обвиняемого в шпионаже. В бараке начальства буквально обосновался шок. Если уж и Берия, недоступный и неподсудный, попал в опалу нового руководства СССР, то что стоит шпионская деятельность какого-то захудалого зэка Любина? Это обстоятельство, скорее всего, и спасло жизнь Фёдору.

Надя скоро обратила внимание, что Фёдор не стал появляться к ней в гости, а обувь для ремонта угрожающе накапливалась. Женшины подвязывали подошвы кто лыком, кто верёвкой, и только Наде повезло укрепить разваливающийся башмак проволокой. Она попробовала задать вопрос любовнику в погонах, но в том так сыграло самолюбие, что он обругал её шалавой и запретил вспоминать имя Фёдора.

Надя помнила, что у них было молчаливое согласие не упоминать имя соперника, но охранник обозлился по другой причине. Ему пришлось оправдываться в кабинете майора, что он не разглядел у себя под носом шпиона.

Самой Наде грозил этап в какой-нибудь не близкий лагерь, как только станет ясно, чего ждать от новой власти. Но дальновидный майор трезво оценил мозговые возможности горе-шпиона. Уже через две недели майор сам зашёл в комнату, сел на колченогий табурет, расставив пошире ноги для устойчивости.

-Начинай работать с завтрашнего утра. Тут один учёный сказал, что если ты потерял память, можешь и не узнать собственную мать. Я, конечно, в это не верю, но на шпиона ты что-то не тянешь. Не такие шпионы у меня ломались. Видно, и правда нечего тебе сказать. Но искать будем. Пока живи и радуйся, что руки у тебя, чёрт побери, не похожи на зэковские.

Майор встал, отпнул табурет в сторону и вышел. Трое сокамерников выждали ровно минуту тишины и враз стали поздравлять Фёдора с послаблением наказания, которое и само по себе им было непонятно. Два портных и столяр были счастливы, что не нужно будет искать нового сапожника. К ним в комнату вполне мог затесаться кто-нибудь из блатных, и спокойной жизни, почти комфортной для приспособленцев настал бы конец.

Сам Фёдор теперь понимал, что он - не он, но тогда кто? Концлагерь Гулаг не был тем местом, в котором строго по плану освобождались люди по окончании срока отсидки. При его неизвестном имени лагерь мог превратиться в место пожизненного проживания. Мог он и лишиться положения "придурка" - вполне узаконенной касты узников, избавившихся от лесоповала.

Скоро Фёдора снова повели на допрос. Он стал как бы исследуемым животным с умением говорить, трудиться и даже возвышаться над таким же скотом, населявшим лагерь.

-Ну и где же ты научился своему мастерству? - спросил лейтенант из ГПУ. - У фашистов?

-Не помню, где. У немцев я как-то сразу шил сапоги.

-Значит, у немцев. Не у фашистов, а у немцев. У друзей, так сказать, что ли?

-Ну, фашистов, значит.

-Ну, вспомни что-нибудь. Дети ведь, наверно, были, жена? Город, наконец? Хотя бы город вспомни!

-Город... - Фёдор наморщил лоб, полузакатил глаза, почувствовал накат головной боли, растущей откуда-то из затылка, давящей на шейные позвонки.

-Не помню-ю, - почти прошептал, - ничего не помню.

-А я подскажу! - вскричал лейтенант, - Ижевск! Ижевск!

Это слово ударило по вискам, заставило вздрогнуть всем телом, что не укрылось от внимательного взгляда лейтенанта.

-Ага, вспомнил! Вспомнил, наконец? - злорадно вскричал лейтенант. - Ну, продолжай вспоминать!

Проблеск памяти всколыхнул Фёдора на мгновение, пахнуло чем-то знакомым от звучания - Ижевск, но дальше этого слова не пошло. Дальше заклинило, и как ни бился лейтенант, вытрясти из Фёдора ничего не смог. Но что поиски нужно было начинать именно в этом городе, лейтенанту стало ясно.

Пока Фёдор опять старательно кудесничал над нехитрой обувью зэков и снова получил возможность встречаться с Надей, сотрудники НКВД перебирали в городах Удмуртии все сапожные мастреские, показывали, фотографию Фёдора. Удача их ожидала в Ижевске совершенно свлучайно. Сапожников в первые дни войны отправили на фронт, старые работники кто умерли, кто ушли на пенсию, а кто и увидел бы Фёдора в изменившемся зэке на фото, едва ли смог бы признать того довоенного красавца со спортивной выправкой.

Тогда и обратились к весьма пожилому фотографу, который ещё до войны мог столкнуться лицом к лицу с Фёдором, предъявили фотографию. Фотограф согласился охотно, попросил сутки. На следующей встрече огорошил сотрудников НКВД, сообщив не только имя, но и фамилию и отчество человека на фотографии.

-Да это же наш прославленный спортсмен! Лубин Фёдор Иванович! Сейчас, конечно, не похож на мастера спорта, но перед войной и на лыжах отменно бегал, и прыгал высоко. Да вы его спробуйте в бильярд! Если умеет, значит, точно он!