Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Нямжав подробно рассказала, как найти ее дом.

— А ведь уже почти ночь на дворе, дочка, — забеспокоился Соном. — И подруга твоя куда-то исчезла! Послушай, сынок! Я пойду в аил, где остановился. А тебе бы надлежало проводить Нямжав домой, не так ли?

— Конечно, — кивнул головой Дондов.

— Ну, до свидания. Я к тебе обязательно зайду. Хочу посмотреть и комбинат, на котором ты трудишься.

Нямжав стала пробираться сквозь поредевшие, но все еще достаточно плотные ряды людей. Дондов шел следом.

Нямжав чувствовала себя неловко — боялась встретиться с кем-нибудь из знакомых. Дондов видел, как она то и дело озиралась по сторонам, и с улыбкой сказал:

— Вы, наверное, своего мужа ищете?

— А почему бы и нет? — с вызовом ответила Нямжав, но тут же прикусила язык: «Зачем это я так говорю?»

Они выбрались с площади и теперь пошли рядом.

— Странно: мы с вами земляки, живем в одном городе, а ни разу не встретились, — завел разговор Дондов.

— Ничего странного, город большой. Вы давно служите?

— Призван в армию за год до войны. Теперь войне конец, и я думаю, что осенью демобилизуюсь.

— Мне кажется, что я вас и в худоне ни разу не видела!

— А чего тут удивляться! Ваши кочевали от нас довольно далеко. Но, помнится, в год призыва я как-то заехал к Балдан-гуаю; вы тогда были еще совсем маленькой худенькой девочкой.

На это Нямжав ничего не ответила. «Так могло быть», — подумала она, вспоминая, что к ее приемному отцу Балдану постоянно заезжали знакомые и незнакомые люди, оставались на ночь, гуляли, особенно летом и осенью, когда у него чуть ли не каждый день было застолье.

Некоторое время они шли молча. Когда они проходили по деревянному мосту через Дунд-Гол [84] Дунд-Гол — одна из рек в черте Улан-Батора. , мимо них проехала машина. Раздалась сирена.

— Наши, комбинатские, едут, — сказала Нямжав, — пора и вам возвращаться.

— Нет, отец ведь сказал, чтобы я вас проводил домой, — ответил Дондов и взял Нямжав под руку. У нее екнуло сердце.

После моста начинался участок дороги, где не было ни домов, ни фонарей, ни людей, ни даже собак. Поэтому то, что Дондов сразу, без разрешения взял ее под руку, озадачило Нямжав.

— Пожалуй, мне лучше отсюда просто добежать до дому. На этом пустыре темно, безлюдно. Как вы один пойдете назад?

— Я солдат. А солдату положено ничего не бояться.

Нямжав еще ни разу в жизни не ходила под руку. Она испытывала двоякое чувство: с одной стороны, было тепло и приятно, рождались смутные незнакомые ощущения, а с другой — из головы не выходили бесконечные внушения Норжмы о том, что парням нельзя верить. Они с Норжмой жили в одной юрте уже четыре года, и Нямжав не раз видела, сколько огорчений и страданий принесла подруге ее природная влюбчивость.

Между тем они подошли к воротам, за которыми стояли юрты рабочих комбината.

— Вот я и дома, — сказала Нямжав.

— Что же, в таком случае я вас покидаю, — ответил Дондов, освобождая ее руку.

Но расставаться им не хотелось. Нямжав думала, какие слова сказать парню на прощанье, как поблагодарить за проводы. В то же время она уже начала волноваться: как он один ночью пойдет назад? «Но он же солдат», — сама отвечала себе. Вдруг Дондов крепко обнял ее и поцеловал в щеку. Нямжав резко вырвалась из его объятий. Дондов не сделал попытки вновь обнять девушку.

— Не сердитесь на меня, так получилось... Спокойной ночи, Нямжав.

Он повернулся и пошел к городу. Через несколько шагов он оглянулся и помахал рукой. Нямжав побежала к своей юрте, а когда, задержавшись у входа, попыталась разглядеть Дондова, он уже исчез в темноте.

В юрте ее ждала Норжма. Она вернулась раньше и легла.

— Уж не пришла ли ты в сопровождении того самого парня — твоего земляка, а? — спросила она.

— Не говори ерунды, — зарделась Нямжав и быстро юркнула в постель.

Норжма не стала допытываться и погасила свет — наутро им обеим надо было рано вставать на работу.

Нямжав закрыла глаза. Но сон не шел. В памяти мелькали события минувшего вечера: то возникал образ Сонома, улыбающегося и поглаживающего усы, то чистые, ясные глаза Дондова. Затем вдруг она видела сноп ярких огней в небе... Перед мысленным взором во всем великолепии предстали родные степные просторы. Потом всплыли картины минувших лет: Нямжав перебрала в памяти все четыре года, которые прошли с тех пор, как она покинула степь...

Порывы осеннего суховея пригибали к земле высокие травы. Под жаркими лучами солнца овцы жались друг к другу. К полудню зной усилился. На вершине холма, откуда просматривалась почти вся долина с пасшимся на ее лугах скотом, стояла босая девушка в поношенном тэрлике, с коротким кнутом в руке. Она звонко пела:

Это была не кто иная, как Нямжав, приемная дочь самого крупного богатея в округе — Балдана, хозяина тысячи овец. Ей хотелось пить, но в стаде одни стельные овцы и козы, даже подоить некого. А утром в спешке она не успела выпить даже чашку чая. К полудню жажда измучила ее. В долине, увы, ни ручейка, ни ключа. Пришлось пить молоко козы, у которой нет козлят. От этого напитка во рту совсем пересохло. Не помог и взятый в рот камешек: Нямжав отбросила камень и, чтобы как-то отвлечься и скоротать время, запела песню.

Семья у Балдана небольшая: единственная дочь несколько лет тому назад уехала с каким-то даргой в Улан-Батор.

Иногда она приезжает к родителям погостить.

Нямжав в три года осталась без матери, а в семь — без отца. Балдан удочерил ее. С шести лет Нямжав уже пасла ягнят и козлят, с одиннадцати и по сей день — овец и коз. Сейчас ей восемнадцать лет, но, кроме этих вот пастбищ, она ничего не видела. Сомонные власти несколько раз требовали, чтобы Балдан отдал ее в школу, но тот ссылался на обилие скота, нехватку рабочих рук, писал жалобы и заявления в разные инстанции и в конце концов настоял на своем.

Нямжав от рождения была хорошенькой, к шестнадцати годам она стала настоящей красавицей. Местные парни, все как один, были влюблены в нее.

Но Балдан вовсе не собирался отдавать Нямжав замуж за кого попало. Ему нужен был зять-работник, пусть из бедняков, но чтобы он ценил свалившееся ему на голову богатство и чтобы у него было поменьше родственников...

После долгих наблюдений за ухажерами его выбор пал на Дорлига по прозвищу «Творожный Нос». Нямжав точно не знала, почему его так прозвали. Возможно, потому, что у него был бугристый, красный нос. Помнится, прошлым летом, когда Дорлиг приехал к ним принимать жеребенка, кто-то из соседских парней, повздорив с ним, стал кричать, что так даст Дорлигу по его творожному носу, что тот рассыплется и на его месте останется дыра.