Джоанн Харрис - Остров на краю света

— Вообще-то его состояние сильно улучшилось, — сказала я.

Адриенна улыбнулась.

— Никто не спорит, ты молодец, — ответила она. — Но одному человеку тут не справиться. Ему недостаточно той помощи, какую ты можешь оказать.

— А какая ему нужна помощь? — Я слышала, как мой голос повышается. — Такая, какую окажут в «Иммортелях»? Это Бриман так говорит?

Лицо Адриенны выразило обиду.

— Мадо, не надо так.

Я не обратила внимания.

— Это Бриман сказал, чтобы вы приехали? — требовательно спросила я. — Сказал, что я не хочу с ним сотрудничать?

— Я хотела, чтобы папа увидел мальчиков.

— Мальчиков?

— Да. Чтобы он увидел, что жизнь продолжается. Ему совершенно ни к чему жить здесь, когда он может быть рядом со своей семьей. А то, что ты его в этом поддерживаешь, очень эгоистично с твоей стороны и вредно для него.

Я уставилась на нее как громом пораженная. Неужели я веду себя как эгоистка? Может, я так погрузилась во все свои планы и фантазии, что забыла про потребности отца? Неужели правда, что Жану Большому не нужны ни риф, ни пляж, ни все остальное, что я для него делаю, — ничего не нужно, кроме внуков, которых Адриенна привезла с собой?

— Здесь его дом, — сказала я наконец. — И я тоже часть его семьи.

— Не будь дурочкой, — сказала сестра и на мгновение стала совершенно той, прежней Адриенной, старшей сестрой-задавакой, что сидела на террасе уссинского кафе и насмехалась над моими обносками и стрижкой «под мальчика». — Может, ты думаешь, это очень романтично — жить в глуши. Но папе это совершенно не полезно. Посмотри на дом: он весь сляпан из каких-то кусков; даже ванной нормальной нет. А если папа заболеет? Кто его будет лечить, разве тот старый ветеринар, как его там? Что, если ему надо будет лечь в больницу?

— Я не заставляю его здесь оставаться, — сказала я, злясь, что это прозвучало так, словно я оправдываюсь. — Я за ним приглядываю, вот и все.

Адриенна пожала плечами. С тем же успехом она могла бы сказать и вслух: «Да, точно так же, как ты приглядывала за мамой».

— Я хотя бы пыталась, — сказала я. — А что ты сделала хоть для кого-то из них? Живешь себе в башне из слоновой кости. Ты хоть знаешь, каково нам приходилось все эти годы?

Не знаю, почему мама всегда утверждала, что это я больше похожа на Жана Большого. Адриенна лишь непроницаемо улыбнулась, безмятежная, как фотография, и столь же безмолвная. Ее самодовольное молчание всегда приводило меня в бешенство. Гнев пополз по моему телу, как армия муравьев.

— Сколько раз ты приезжала? Сколько раз обещала звонить? Я тебе звонила, Адриенна, я сказала, что мама умирает…

У нее был такой убитый вид, что я замолчала. Я почувствовала, что краснею.

— Слушай, Адриенна, ты прости меня, но…

— Прости? — пронзительно повторила она. — Даты хоть знаешь, в каком я была состоянии? Я потеряла ребенка — папиного внука, — а ты хочешь отделаться извинениями?

Я хотела коснуться ее руки, но она отпрянула нервным, истерическим движением, которое чем-то напомнило мне маму. Сестра взглянула на меня, словно два ножа воткнула.

— Сказать тебе, Мадо, почему мы не приезжали? Сказать, почему мы остановились в «Иммортелях», а не у папы, где могли бы видеть его каждый день?

Голос ее был теперь как воздушный змей — легкий, ломкий, парящий где-то высоко.

Я покачала головой.

— Адриенна, пожалуйста…

— Из-за тебя, Мадо! Потому что ты там была!

Она уже почти плакала, задыхаясь от ярости, хотя мне показалось, что в голосе у нее была и нотка самодовольства: Адриенна, подобно маме, обожала театральные страсти.

— Ты вечно ноешь! Вечно пилишь! — Она испустила громкое рыдание. — Ты третировала маму, пыталась заставить ее уехать из Парижа, который она обожала, а теперь ты то же самое делаешь и с бедным папой! Мадо, ты просто свихнулась на этом острове, вот что, и ты просто не понимаешь, когда другие люди хотят не того, чего ты хочешь!

Адриенна вытерла лицо рукавом.

— И если мы не приезжаем, это не потому, что мы не хотим видеть папу, а потому, что я не выношу быть рядом с тобой!

Послышался паромный гудок. В последовавшем молчании я услышала за спиной тихое шарканье и обернулась. Это был Жан Большой — он молча стоял на сходнях. Я протянула к нему руки.

— Отец…

Но он уже отвернулся.

Январь принес на Ла Гулю еще песку. К середине месяца он уже стал заметен: тонкую белую каемку, окружившую камни, конечно, пляжем никак не назовешь, но все-таки это песок, крапчатый, испещренный чешуйками слюды, который при отливе высыхал и становился сыпучим.

Флинн сдержал слово. С помощью Дамьена и Лоло он мешками таскал с дюн каменистую грязь и вываливал на замшелые камни у подножия утеса. В эту серую почву он сажал жесткий песчаный овес, чтобы удержать песок от смывания, и набрасывал водорослей между слоями земли, прижимая их колышками и кусками старой рыболовной сети. Я с любопытством и, сама того не желая, с надеждой смотрела на то, как продвигается работа. Ла Гулю со всем хозяйством — мусор, земля, водоросли, сети — был похож на пляж еще меньше обычного.

— Это всего лишь фундамент, — уверял меня Флинн. — Вы же не хотите, чтоб ваш песок унесло ветром?

Пока гостила Адриенна, он держался с несвойственной ему застенчивостью и заходил к нам всего раз или два за все время, а не каждый день, как обычно. Мне его не хватало — еще больше не хватало из-за того, как вел себя Жан Большой, — и я начала понимать, как сильно повлияло на всех нас за последнее время присутствие Флинна; как он расцветил нас всех.

Я рассказала ему про ссору с Адриенной. Он слушал, оставив свое обычное легкомыслие, между глаз залегла морщинка.

— Я знаю, она моя сестра и ей нелегко пришлось, но…

— Родню не выбирают, — сказал Флинн. Он видел Адриенну мимоходом, только однажды за все время, что она провела на острове, и я помню, что в ту встречу он был необычно молчалив. — Вы не обязательно должны ладить только потому, что вы сестры.

Я вздохнула. Если б только удалось объяснить это маме.

— Жан Большой хотел сына, — сказала я, срывая травинку с дюны. — Он не был готов к появлению двух дочерей.

Я подумала, что теперь Адриенна это исправила. И все мои усилия — короткие волосы, мальчишеская одежда, часы, что я провела в мастерской, наблюдая за работой отца, рыбная ловля, украденные минуты, — все это затмилось, лишилось ценности. Флинн, должно быть, что-то прочитал по моему лицу, потому что перестал работать и уставился на меня со странным выражением.

— Вы здесь не для того, чтобы оправдать ожидания Жана Большого или чьи бы то ни было еще. Если он не понимает, что у него есть нечто в тысячу раз ценнее… — Он прервался и пожал плечами. — Вы не обязаны никому ничего доказывать, — сказал он необычно резко. — Ему повезло, что вы у него есть.