Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

До рождения Глашки Кира тоже была победительной, зверски честолюбивой и прежде всего красавицей. Блистательно проходила все возможные конкурсы, блистательно училась, обожала авангардное искусство до экстаза и все умные слова произносила с радостной уверенностью идиотки.

Да, она была, как ей теперь кажется, идиоткой. Глупее даже, чем Терри. Ей ничего не было известно о чувстве вины. Когда виноват уже в том, что имеешь свои две ноги, две руки, здоровую спину, и зрение, и слух. Да еще и какие ноги, какое лицо! Замечательную внешность, которая сама по себе капитал, выигрыш в лотерее.

Из всего этого богатства Кира сумела передать своему ребенку только небольшую мутацию в генах. Дедушкин маузер выстрелил не в нее, промахнулся на поколение.

Кира пережила уход Глашкиного отца, но потеря Маргариты стала бы катастрофой. С Маргаритой можно быть уверенной, что Глашка не получает время от времени лошадиную дозу транквилизаторов. А это так иногда соблазнительно. Кира по себе знает.

Или для того, чтоб считаться альтернативной семьей, все же необходимо сексуальное влечение? Физической близости у них с Маргаритой хватает, столько всего приходилось вместе делать. И видали они друг друга во всех видах. Маргарита смуглая, коренастая, коротконогая, очень ловкая – никогда не причиняет Глашке лишней боли, потому что замечательно, профессионально умеет поднимать тяжести.

Маргарита никогда не улыбается, но рот у нее всегда, при всех обстоятельствах, ярко накрашен. Это Кира понимает: необходимо за что-то держаться, что-то, ну хоть губную помаду, иметь для себя и только для себя.

Нет, они обходятся без сексуального влечения.

Но и с Глашкиным отцом под конец никакого влечения не было, куда там. И те родители, которых Кира встречала в группах поддержки и в больницах, они мало похожи на Ромео и Джульетту.

Личной жизни у Маргариты вроде бы нет, хотя они на такие темы никогда не разговаривают. Они вообще ни о чем не разговаривают, кроме того, что происходит вот сейчас, в сию минуту, в данный момент. Но это ведь и во многих семьях так бывает.

Когда-то личная жизнь у Маргариты была: у нее есть сын. Здоровый. О котором они тоже не говорят. Не совсем понятно, как Маргарита устраивается со своей жизнью, потому что она всегда готова, если нужно, остаться на вечер, прийти на выходные. Если ночь предстоит особо трудная, а у Киры наутро что-нибудь важное, то Маргарита звонит куда-то по телефону. Вначале Кире казалось, что Маргарита говорит по-испански, потом только она поняла, что Маргарита филиппинка, а язык этот – таинственный тагалог. Впрочем, прислушиваться некогда.

В Кирином доме у Маргариты есть своя комната. Там на ночном столике всегда стоит толстая свеча в пестрой обертке с изображениями каких-то святых или Мадонны; такие свечи продаются в супермаркетах. И рядом, как ни странно, две фотографии детей: новорожденного младенца с черными густыми волосами и та первая и единственная фотография Глашки, сделанная через час после рождения. Иногда из Маргаритиной комнаты доносится легкий запах горящей свечи, тающего воска. Кира старается об этом не задумываться.

Существует договоренность, по которой Маргарита никогда не звонит в галерею в случаях ежедневных затруднений. Она точно знает, что делать, куда везти Глашку, как говорить с врачами, с социальными работниками, с полицией. У нее есть подписанная Кирой доверенность и диплом медсестры.

За все это Маргарите достается больше половины зарабатываемых Кирой денег: почасовая оплата, сверхурочные, премиальные. Таким образом, галерея содержит двоих детей и одному из них – Маргаритиному – даже оплатит образование.

И это доказывает небесполезность авангардного искусства.

Ох, как бы удивились коллеги, узнав о Кириных ретроградских, обывательских взглядах! Вероотступничество, пошлость! Однако в продажах Кира блистательно успешна. Другие не могут и сравниться. У других нет такой мотивации, как Глашка.

Натягивание ниточек оказалось муторным делом. Терри как-то не обдумала: в каком порядке их тянуть, каким образом впихнуть лестницу между уже натянутыми, куда поместить зрителей, если затянуто будет все?

Кира должна разработать подробный план и последовательность работы. Главное – убедить Терри отвести небольшой угол для посетителей. Терри устраивает скандал: почему она должна заботиться о каких-то буржуа, зачем вообще нужны посетители? В ассистентках она была такой тихой сладкой мышкой. Артистический темперамент у нее прорезался только теперь, когда ее стали фотографировать, цитировать и приглашать во всевозможные жюри.

Она уходит, ей нужно на митинг, спасать планету. Перед этим, однако, Терри подписывает каждый лист с планами. Это документация. Именно листы с ее подписью, а не сама инсталляция, будут потом продаваться. Реальным воплощением проекта она по контракту заниматься не должна.

Позже, в процессе натягивания бесчисленных пересекающихся, хаотических линий, Кира вдруг увлекается, Террины выверты начинают ей казаться осмысленными. Паутина, в которой бесконечно приходится решать: что сначала, что потом, что куда, в каком направлении… Выбрав одно, тем самым закрываешь себе путь ко всему другому. Тобою же добровольно выбирается невозможность дальнейшего выбора, невозможность свободного необдуманного движения. И вся эта путаница, повторяемость, несвобода и вправду ужасно напоминают семью. Хоть нетрадиционную, хоть традиционную, хоть двуполую, хоть однополую, хоть какую.

К концу дня они с Луисом устанавливают свет, и результат оказывается неожиданно красивым. Сама Терри, вернувшись с митинга, этого не замечает, она не планировала никакого эстетического эффекта. К эстетике она не только равнодушна, но и враждебна: красота – издержки буржуазного элитизма. Кроваво-красные нити среди серебрящейся паутины должны, по ее замыслу, с чем-то полемизировать и что-то символизировать. Ну и черт с ним, пусть себе символизируют.

Вот так всегда с искусством: не бывает окончательного мнения. Может, не зря Терри стала знаменита, желающих-то много. Может, и не так важно, что она дура.

«Не при ней будь сказано, – думает Кира, – красиво получилось…»

Эмоции, выхолощенные в нейтральном пространстве галереи, в равномерном освещении, в кондиционированном воздухе, кажутся обыденными и малозначительными. Вообще все эмоции. Ужасы здесь признаются только вычитанные в газетах; экзотические ужасы, не вызывающие никаких эмоций, кроме праведного возмущения. Социологические и политические ужасы, с которыми ты лично все равно ничего не можешь сделать, разве что подписать письмо, пожертвовать доллар на борьбу с тем или с этим. Ужасы, происходящие в дальних странах. Никогда не с одним человеком, а с тысячами, лучше – с миллионами.