Владимир Арро - Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

– Всегда ли искусство преодолевает хаос, противостоит распаду? А изобразительное искусство ХХ века: абстрактная живопись, графика? В нем хаос и потеря гармонии.

– Ну, это очень специальный разговор, я мало читал и думал об этом. А навскидку: сюда можно добавить еще и новую музыку. К ней я более восприимчив, чем к абстрактной живописи, нахожу в ней гармонию, идущую из неведомых мне сфер жизни звуков, и проникающую – тоже в неведомые мне пока – сферы моего сознания и растущие, видимо, возможности восприятия. Так же, думаю, и с живописью. Абстрактная она, покуда рядом с фигуративной – а так ведь, сама по себе, она тоже отражает реальность, живущую по непознанным или пока недоступным нам законам гармонии, а часто и в невидимых нами частях спектра. Думаете, художник волен распоряжаться линиями и красками, их соотношениями по произволу? Да Бог с Вами! Его ведут неведомые силы, заложенные в нем в виде интуиции, огромного напряжения психики, звериного чувства гармонии, охраняющей всё живое. Он как пёс, который идёт домой через тысячи километров – и приходит к родному порогу. И в основе его творчества строгие, (до занудства!) законы гармонии. И он, часто неосознанно, пытается открыть их нам, чтобы сохранить, укрепить нашу живучесть, нашу ориентацию в жизни, расширить связь с миром и себе подобными. А мы, наивные, говорим: распад! распад! Звездное небо каким кажется хаосом. А ведь это высшая гармония, повлекшая наше рождение! А если посмотреть в микроскоп – ужас, что там делается, в этих живых клетках! И никакой симметрии – первого признака гармонии для простодушных. Хаос! Причем, очень похожий на полотна абстракционистов. (Уж Кандинский там на каждом шагу!). А при ближайшем рассмотрении это и есть жизнь, которую мы проживаем и которую любим. Так что это зачастую проблемы нашего восприятия.

– А если вернуться к литературе?

– Погодите – мы постепенно. Достичь гармонии в социальной жизни множества людей – вековая мечта человечества, и судя по тому, что сейчас делается, человечество зашло в тупик. Ладно, там – религии, идеологии, глобализация, мульти-культи, толерантность и прочие приспособления, призванные нас объединить, а мы всё сопротивляемся. Но главная разруха грозит нам на личностном уровне и уровне семейных отношений. А мы, драматурги, не только этому не противостоим, но еще и потакаем. Понимаете, когда молодая женщина – пьет, курит, кроет матом всех подряд и ложится под всех – это значит, она отказывается от своей сущности, от материнства. И продолжения рода не будет. А если и будет, то гибельным, тупиковым. Так природа распоряжается, охраняя воспроизводство и сохранение вида. И тут не надо быть большим моралистом, чтобы эту закономерность понять. Тут нужно чувство самосохранения. Оно – в опыте человечества, в запретах (довольно умеренных!) – прежде всего, выраженных в Писании. Потом целый ряд «не» идёт по медицинской части. Затем правила родного языка, устной и письменной речи, т. е. коммуникации. А потом уже наступает наша зона ответственности – литераторов, и тоже с частицей «не». А куда денешься? Сфера этики, где мы, литераторы, работаем, связана с рядом самоограничений, о которых есть негласный (или гласный) общественный договор. Ну, нельзя, например, изъясняться матом в общественных местах, при детях, со сцены театра или экрана телевизора, в публичной печати, в художественной литературе (за редкими исключениями). И как только ваши драматурги делают вид, что это их не касается, а движет ими недоступная черни, а только им, жрецам, высшая художественная необходимость, я говорю: всё, до свидания, трёкало. Продолжай в том же духе, но без меня. И потом не жалуйся, что твои дети делают то же самое… Ну, Остапа понесло, раз речь пошла о детях… Умолкну. Готов принять Ваши возражения.

– Чем вам возразить? Ну, разве что тем, что из закона постоянного развития человечества следует отличие поколений, а из этого – и обновление художественного языка, и вообще задач искусства…

– Задача искусства всегда одна и та же во все времена – отпугивать злых духов, чертей, сидящих на твоем левом плече, которые так и норовят соблазнить. А язык.

В начале века произошло революционное обновление художественного языка и образной системы литературы – пришел Джойс (который, кстати, учился у Гоголя). Уверяю Вас, Светлана, там еще бездна непознанного и такого желанного не только для прозы, но и для современной драматургии. Черпай горстями! А наш Андрей Платонов середины века? Это же языковой и стилистический переворот. А кто его читает? Все только: «стёб, стёб», а заглянуть в истоки этого изысканнейшего языкового и стилистического приема, балансирующего на грани «энтузиазма и иронии», некому. А вот «вербатим» – да, вот это открытие!.. Всё, молчу! Молчу!

– Тем не менее, я уверена, что и в Вас произошли серьезные перемены. Как следствие жизни в благополучной европейской стране. Как Вам живется в Германии?

– Первое, что я потерял на новом месте, это статус – социальный, общественный. Я пошел на эту «гражданскую казнь» сознательно, стремясь стать сугубо частным лицом, социально инертным. Так и получалось, никто во мне тут не нуждался. И я ни в ком. По сути, я жил эти годы и сейчас живу на своей родине. Моё «здесь» это – «там». Но чужбина во многом мне помогла. Если говорить о творчестве, то здесь я преодолел десятилетнюю немоту, связанную как с кризисом жанра, так и с личным творческим кризисом. Литературное творчество какое-то время казалось мне бессмысленным и лживым занятием. Я физически боялся листа чистой бумаги, я терял профессию и по этому поводу даже обращался к врачу.

В свои 65 лет я получил возможность начать всё сначала (в который раз!) – в новом жанре, на новой (компьютерной) технике, в новом житейско-бытовом оформлении. Я стал писать прозаические циклы в жанре эссе о самых значительных событиях своей жизни. Первая книга сложилась в роман-эссе с заголовком «Дом прибежища». Далее последовали книги «Тэрэ, Эстония!», «Вспышка освобождения», «Занавес открывается», «Желание жить». Почти всё прошло через толстые журналы, а затем было издано в Петербурге, Таллинне и Москве. Кое-что лежит в столе, чего-то ждёт.

Я никуда не езжу, нигде не бываю. Мою потребность в новостях и зрелищах с лихвой удовлетворяют два окна. Одно – панорамное – выходит на флору и фауну небольшого парка, а также на «Ромише штайн» – руины римского акведука эпохи императора Траяна. Второе – окно компьютера. С видом на мир. Этого достаточно.

– В постдраматическом театре требования к драматургии иные, чем в драматическом. Какие составляющие элементы пьесы для вас абсолютно необходимы и без каких можно обойтись?