Владимир Арро - Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

На другой день Ксения отправилась на встречу со своими друзьями. А я погостил немного у Подгородинских. Все у них было добротно и основательно, как фигура хозяина, – и дом с хозяйственными постройками, и тщательно выкошенный участок. Светлана ставила спектакли, Валерий служил в Малом театре заместителем художественного руководителя, возглавлял там издательский отдел. Сын их, Глеб, был ведущим артистом этого театра.

Душевно я принимал оба жизненных уклада – и минималистский, и максималистский. Оба они соответствуют русскому менталитету, в котором нет культа законченной формы, священного стандарта, раз и навсегда взятого на себя обязательства, как, допустим, у немцев. Готовым надо быть ко всему: к взлёту и к падениям, к славе и безвестности, богатству или нищете, к тюрьме, наконец, – и принимать всё как должное, как судьбу, пробившуюся через твою ложь, суету и потуги. Жизнь – это импровизация (по-другому – «на все божья воля»). А форма – как красота и мера подскажут. Этим чисто русским способом и я прожил свою грешную жизнь. (Замыкая круг. «Нева», 2015, № 4)

Всегда считал себя человеком двадцатого века. О двадцать первом не помышлял. Думал: если и доведется взглянуть на него, то лишь коротко и в узкую щёлочку. И вот сбылось. Неведомые средства коммуникации. незнакомый сленг… какие-то форумы… какие-то «ники»… Обрывки как бы подслушанных разговоров незнакомых людей, народившихся за эти тридцать пять лет. Или созревших за это время. И вот, поди ж ты… «Купила диск со старыми советскими телепостановками. Смотрела прекрасную во всех отношениях пьесу. (Стыдливо умолкаю – мою.). Впечатление дурацкое и болезненное. И, пожалуйста, не говорите мне, что там социальных заморочек не было, нынешние отдыхают по сравнению с.». (Это не опечатка, это такой оборот у них новый, возможно, даже Джойса читали). И далее во всех подробностях про спектакль. Ну, что ж, думаю, не зря поработали. Хорошее поколение вырастили. С нами не заскучают. Поэтому, грешным делом, думаю, мы еще не рухнули в пропасть забвения.

Разбирая недавно архив, как и полагается литератору моего возраста, я, в который, не знаю, раз залюбовался густой залежью газетных и журнальных рецензий, статей, интервью, бурно и в основном радостно обсуждавших рождение «новой волны» драматургов 80-х годов двадцатого столетия. А я, надо сказать, был в этой волне не последней фигурой – оказался на гребне и, что важно, в хорошей компании. Поэтому моя фамилия то и дело мелькала среди этих пожелтевших материалов. Слаб человек! Жена ворчала: «Чем ты занят. А еще интеллигент». – Особенно ей не нравились отпечатки, или как их, сканы?.. из интернета, который я раз в году, в качестве новогоднего подарка себе, проверял на предмет своей непреходящей известности как драматурга. И что же? Когда, казалось бы, уже можно было удовольствоваться архивными вырезками и на том успокоиться, из принтера или как его… друкера из году в год стали вылетать страницы с новыми, незнакомыми мне материалами. И что характерно, большого объема. Моя фамилия встречалась не так часто, как прежде, но волна, волна!.. Она волновала. Я понял, что принадлежу «новой волне» уже пару-тройку десятилетий. И теперь – навсегда.

В новом веке (и что приятней всего – тысячелетии!) за «волну» взялись не какие-нибудь легкомысленные журналисты, а учёные разных степеней. Они из чего-то ее вычленяли и куда-то встраивали, рассматривали в разных аспектах, разлагали по пунктам, оснащали замысловатой терминологией. И получалось в итоге так, что возникла она не случайно, да-да! а имеет хорошую родословную, и что без нее теперь никуда в истории русской литературы такого-то периода, что она возвестила… открыла, а кто-то говорил, что – наоборот, закрыла. подготовила. помогла. предсказала… Ну, и много чего еще сделала. Естественно, за этим последовали учебные планы, методические указания, учебные пособия и прочее, так что начальству ничего не оставалось, как включить «новую волну» в государственный образовательный стандарт. Надо же, гуляла, как хотела, нарушала правила, свергала авторитеты, хвалилась своей свободой, а потом – хлоп! – всё-таки угодила в систему.

А теперь покажите мне чудака, который мог бы из ложной стыдливости бросить все эти сокровища в огонь или сдать на макулатуру.

Я-то поступил иначе. Превозмогая чувство стыда, разложил все материалы на обеденном столе, да не просто до кучи, а в хронологическом порядке, и некоторое время внимательно вглядывался в этот пасьянс. Что-то убрал, что-то добавил, сделал несколько рокировок, и… всё понял. Передо мною лежал исторический роман. Или, вернее, роман-коллаж, сотканный из документов. В нем была фабула и три сюжетные линии или три пласта событий, развивавшихся параллельно, переплетенных между собой глубинными связями.

Первая линия повествовала о судьбе драматурга и его творения – пьесы «Смотрите, кто пришел!», которая проходит через весь роман красной нитью, вышивая его прихотливую канву. Заголовки откликов на неё маркируют нарастающую поступь сюжета. После первого манерного заголовка начала 80-х «Не ждали», в обществе нарастала тревога – «Так кто же пришел?», «Кто придет следом?» – закрадывались сомнения – «Принять ли правила игры?», «Возьмемся за руки, друзья?» – до трагических восклицаний конца 90-х – «Ах, как горько!», «Смотрите, хам пришел!»

Вторая линия рассказывала уже не об одной, отдельно взятой судьбе, а о судьбе целого поколения драматургов и их творений, объединенных каким-то тревожащим, настойчивым признаком общности: в выборе тем, героев, социальных и психологических проблем, а также способом их изображения. Как сговорились. По словам Л. Аннинского, они что-то такое в жизни «учуяли». Это была новая поросль ревнителей многотрудного жанра, которую, собственно, и назвали «новой волной». Она, как выяснилось, через театр сумела высказать такие откровения, предчувствия и догадки, от которых возникло брожение в обществе, попытка мыслить по-новому.

Можно даже сказать, что эти драматурги готовили Перестройку задолго до Горбачева, и он со своим «новым мЫшлением» пришел на готовое. И это было третьим, фундаментальным, пластом романа.

Сюжет развивался стремительно и парадоксально, и, отражая реальность, вращался вокруг страхов, с одной стороны, и радостных ожиданий – с другой, по поводу того, что приходят какие-то непривычные люди и настают новые времена. Споры о благотворности их прихода для нашей жизни идут до сих пор, но начинались они тогда, в начале 80-х, с грубого окрика с самого верха: «Никто не пришел! И не придет! Потому что не могут прийти никогда». Претерпевая смысловые, эмоциональные, интонационные и прочие изменения, фраза эта через много лет, в нашей, заполненной пришельцами и освоенной ими жизни, бесславно заканчивает свой путь в таком, примерно, виде: «Ну, пришли, и что?.. А вас предупреждали!»