Мишель Деон - Высший круг

Кто-то открыл застекленную дверь, и в зал ворвался ледяной воздух, рассеял сигаретный дым, запах пота, смешанный с дешевыми духами танцовщиц. На улице произошла короткая драка, один студент вернулся с рассеченной губой, другого, который, в стельку пьяный, заснул на крыль­це, едва успели привести в чувство, пока не замерз. Аугу­ста дала сигнал к отступлению.

— Нужно убить праздник! — сказала она. — Убить его, пока он не убил нас.

— О, еще чуть-чуть! — умоляла Элизабет, повиснув на каком-то социологе, чемпионе по плаванию. — Я остаюсь! Он меня проводит.

Социолог посетовал на то, что капиталистическое обще­ство, озабоченное исключительно прибылью, не позволяет интеллигентному человеку иметь машину.

— Ты прав, — сказала Элизабет. — Это отвратительно. Мы все это изменим!

Аугуста, напротив, находила эту ситуацию романти­ческой.

— Вы вернетесь пешком, обнимая друг друга за талию. У входа в гостиницу вы поцелуетесь — долго, без всяких хриплых вздохов. Правда, Элизабет? На небе будет луна. Я уже представляю себе картину: лунный свет озаряет на­рождающуюся любовь.

— Раз такое дело, я еду с вами! — сказала обиженная Элизабет, которая, кстати, не имела никакого желания оставаться со своим социологом.

Оркестр укладывал инструменты. Прошло несколько нереальных минут, во время которых лампы гасли одна за другой. Снаружи доносился звук отъезжающих старых машин и мотоциклов. Жетулиу вручил полицейским из ор­кестра остаток спиртного. На улице пронзительный холод стискивал лица стальной рукой. Гостьи квохтали, как ин­дюшки. «Корд» Жетулиу тоскливо принял с места. Элизабет села рядом с Жетулиу, Аугуста — сзади, рядом с Артуром, который прижал ее, дрожащую, к себе.

— Почему ты не приедешь на неделю в Нью-Йорк, что­бы провести Рождество вместе с нами? Тебе будет скучно здесь одному.

Он едва мог разглядеть ее лицо в сумраке машины, но ее глаза светились, фосфоресцируя, точно у кошки, отражая свет фонарей, стоявших вдоль проспекта. Артур гордо признался, что, не имея денег, чтобы уехать на каникулы,он согласился провести две недели в одной семье из Бостона, их сын учит французский.

— Как? — прошептала Аугуста. — Ты совсем без гроша?

— Не то чтобы без гроша… Но тютелька в тютельку!

Элизабет напевала, положив голову на плечо Жетулиу: «Oh sweet merry man — Don’t leave me…» В гостинице они уговорили портье открыть им малую гостиную, Жетулиу до­стал из заднего кармана брюк плоскую серебряную фляжку со своими инициалами и пустил ее по кругу. Элизабет, бесстыдно скрестив ноги по-турецки, запрокинула голову.

— Просто похороны! — сказала она. — Все праздники заканчиваются похоронами. Каждый раз мне хочется застрелиться. И что за недотепы! Социолог хотел, чтобы я по­читала Гюссерля. Поклянись нам, Жетулиу, что больше ни­когда не заманишь нас в такую западню.

Он поклялся во всем, что ей хотелось, покачивая голо­вой и куря толстую гаванскую сигару, с которой не снял кольцо. Аугуста заметила ему это:

— Строишь из себя Аль Капоне?

Они обменялись колкостями по-портутальски. Элизабет зевала. Артур отчаянно старался упорядочить картины, проплывавшие перед его глазами. Ему нравились колени Аугусты, устроившейся в кресле, подобрав под себя ноги, но более целомудренно, чем ее подруга, и он ей об этом ска­зал. Жетулиу встал, покачиваясь, оперся о колпак над ка­мином, в котором горел фальшивый огонь:

— Я запрещаю тебе подобные непристойности с моей сестрой!

— Это не непристойности: ему нравятся мои колени. До него их никто не замечал.

— Потому что они на виду! — брезгливо пробормотала Элизабет.

Жетулиу сделал большой глоток из фляги.

— Вам не кажется, что здесь ужасно холодно? — спро­сил он, икнув. — Какого черта мы здесь делаем? Завтра я вас всех отвезу в Рио на моем личном самолете.

Аугуста с неожиданной живостью выпростала ноги и вскочила, вытянув руку с обличающим перстом в направ­лении своего брата:

— Жетулиу, ты пьян. У тебя нет личного самолета, и мы никогда не вернемся в Рио, ты это прекрасно знаешь.

— Насчет моего самолета — согласен, но почему не рей­совым, вместе с народом?

— Я позволяю тебе говорить что угодно, когда ты надрался, но только не это!

— У меня есть право говорить, что я хочу вернуться в Рио!

Аугуста, поджав губы от гнева, сверкая глазами, схвати­ла его за отвороты смокинга и встряхнула яростно и грубо. Он рухнул в кресло, обхватив голову руками. Артур спросил себя, не плачет ли он.

— Какая тоска! — вздохнула Элизабет.

— Артур, ты умеешь водить машину? — спросила Аугуста. — Да? Тогда отвези его, уложи, а будет сопротивляться — набей ему морду.

Артур вел «Корд» так осторожно, что сам удивлялся. Же­тулиу спал, что-то бормоча, высунув голову в раскрытое окно, глотая холодный воздух. Когда они приехали в обще­житие, пришлось его поднять, донести до туалета и поста­вить на колени перед унитазом.

— Я не умею блевать, — хныкал Жетулиу.

— Научишься! Положи два пальца в рот.

По счастью один студент, встрепанный со сна, в пи­жаме в цветочек, уселся на стульчак в соседней кабинке, несколько раз испустил зловонные газы и стал испраж­няться — казалось, с удовольствием, сродни любовному наслаждению. От распространившейся вони Жетулиу, на­конец, стошнило. Студент ушел, натягивая штаны на свои ягодицы с голубыми прожилками, Жетулиу встал, еще по­шатываясь, оперся на плечо Артура.

— Это варвары. Мы им покажем, как бесстыдно срать… Артур, нам уготована великая миссия: вы займемся вос­питанием Америки. Я никогда не забуду, что ты для меня сделал.

— Да забудешь… Я не строю иллюзий.

Лежа в своей узкой комнате, Артур изо всех сил старал­ся, чтобы на образы Элизабет и Аугусты не накладывал­ся бразилец, стоящий на коленях перед унитазом. Какой тошнотворный и дерьмовый конец причудливого балета, ироничной кадрили, которую Элизабет и Аугуста украси­ли своими капризами и беззаботной фантазией! Воспоми­нание о них, их имена, произнесенные шепотом, меняли жизнь, выводили из депрессии первой четверти в универ­ситете. Вернуться через три года во Францию с дипломом, что раскроет перед ним двери мира, о котором, впрочем, у него было весьма смутное представление, — это еще не все. Теперь он чувствовал, как ему недостает другого клю­ча — знания (у одних интуитивного, у других приобретен­ного) этой циничной, беззастенчивой, зачастую поэтичной среды, куда, если там не родился, можно попасть лишь бла­годаря покровительству избранных.

В восемь часов утра он зашел в соседнюю конуру. Бра­зилец еще спал — желтый, осунувшийся. Он коротко дышал, его смокинг валялся посреди комнаты вперемешку с бельем, носками, лакированными туфлями. Все элементы картины в стиле реализма «Утро после праздника» были на­лицо, вплоть до бутылки из-под белого вина рядом с гряз­ным стаканом для зубных щеток. Артур встряхнул Жетулиу, тот застонал, повернулся к стенке и проворчал: