Мишель Деон - Высший круг

— Отстань!

— Ты сам меня просил тебя разбудить. Элизабет и Аугуста ждут.

— Как же!

Растормошенный безо всякой жалости, он принял ледя­ной душ, отыскал повседневную одежду и напихал что по­пало в чемодан.

— Я не смогу вести машину. А мы должны быть в Нью-Йорке нынче вечером.

— Элизабет сядет за руль.

— Хочешь меня унизить!

— Конечно… и не раз, а сто раз… просто чтобы показать тебе, как напиваться.

Жетулиу проворчал что-то неразборчивое, на что Артур, торопясь раскрыть окно, чтобы развеять царивший в ком­нате кислый запах, предпочел не обратить внимания. Шел снег. Ветер взвихрял мелкие снежинки, которые таяли, едва коснувшись земли.

— Все осложняется, — сказал Жетулиу. — Дорога превра­тится в каток, и девчонки будут все время вопить, что я еду слишком быстро. Поехали с нами, при тебе они помолчат.

Элизабет и Аугуста вовсе не дожидались их в холле гос­тиницы. Они еще спали, когда молодые люди забарабанили в дверь. Аугуста открыла им в ночной рубашке, с головой, обвязанной полотенцем.

— Что это с вами? Какая пошлость — вставать в та­кой час!

Элизабет швырнула в них подушкой. Артур потянул с нее одеяло — она спала голой. Нимало не смутившись, Эли­забет села, расхохоталась, почесала голову:

— Что, пожар?

— Вот именно! — сказал Жетулиу. — Разве вы не слы­шите гул революции у городских ворот? Тысячи беженцев устремились в Нью-Йорк, где они проведут Рождество, поедая черную икру и распивая шампанское.

— Патетично! — отозвалась Аугуста, которая сбросила с себя ночную рубашку. — Правда, у меня красивая спи­на? —упросила она, не оборачиваясь.

— Очень красивая! — ответил Артур, ошарашенный такой непосредственностью что у одной, что у другой, и удивленный тем, что Жетулиу, не терпевший, чтобы его сестра показывала свои колени, не шокирован тем, что она выставляет перед почти незнакомым человеком свои бе­дра, полноватые ноги цыганки — разительный контраст с белым и легким телом Элизабет.

— Как не стыдно подглядывать! — прокричала Аугуста, запершись в ванной.

— Ненормальные! — только и сказал Жетулиу, упав в кресло.

Собрав чемоданы и вручив их мужчинам, они спусти­лись, как королевы, оставив без внимания оклик админи­стратора, протягивавшего им счет. Жетулиу расплатился. Когда садились в машину, он отозвал Артура в сторонку:

— Дай мне пятьдесят долларов на бензин. Я тебе отдам, когда вернусь. Сегодня утром банки закрыты.

У Артура оставалось только двадцать долларов, чтобы продержаться до понедельника на хлебе и шоколадках. Эли­забет, которая быстро схватывала ситуацию, взяла его под руку и увлекла обратно в гостиницу, где якобы забыла свою сумочку. Она достала из кармана шубы сто долларов.

— Отдай ему эту бумажку. При тебе он не возьмет.

— А если он их вернет, куда мне их переслать?

— Не волнуйся: он не вернет.

Жетулиу сделал вид, будто находит совершенно есте­ственным, что у человека, сидящего без гроша, в кармане случайно завалялась стодолларовая банкнота.

— Ты правда не хочешь поехать? — спросила Аугуста, притопывая ногой о тротуар.

Печаль стиснула Артуру горло. Он отдал бы что угодно, чтобы поехать с ними, но чего угодно у него не было.

Снежинки цеплялись за брови Аугусты, таяли и стекали по щекам, словно слезы.

— Ты думаешь, что я плачу, да?

— Нет, никогда бы так не подумал…

— Жетулиу все устроит, чтобы ты приехал как-нибудь на выходные.

— К тому времени я раздобуду денег.

Наклонившись, чтобы поцеловать Аугусту в щеку, он взял ее за левую руку, надавив большим пальцем на ладонь в месте, не прикрытом перчаткой. Она поняла и ответила мимолетным пожатием. Более эмоциальная Элизабет об­хватила шею Артура руками и запечатлела поцелуй у него на губах.

— Знай, что тебя любят, мой мальчик… Совершенно беспричинны. И слава Богу! Это и есть любовь! Совершенно дикая! Не изменяй нам!

Он остался стоять на тротуаре, пока машина не скрылась из виду. Чья-то рука помахала за задним стеклом. Наверное, Аугуста. Или только показалось? Снег валил все гуще и гуще.

Мысли о них преображали жизнь в университете. Воспоминание о шести днях на «Квин Мори», об их шумном приезде в Бересфорд и о странном отъезде, замутненном снегом, связывало прошлое с настоящим. Артур теперь был не один. Две нимфы, черненькая и беленькая, весело сопровождали его по жизни. На самом деле никогда он не был так весел, как когда терзался тысячей сожалений из-за того, что не смог поехать с друзьями в Нью-Йорк, Дне недели в Бостоне у О’Конноров пролетели, как один миг. Трогательная страсть, с какой родители хотели, что­бы их пятнадцатилетний сын заговорил по-французски, их интерес к Франции и некое уважение, которым они окружили Артура, словно он был юным послом торже­ствующей нации, а не побежденной страны, раздираемой гражданской войной, — все сошлось, чтобы ослабить его сожаления.

Когда в январе возобновились занятия, он окунулся в работу. Жетулиу на несколько дней опоздал и отказался да­вать объяснения, словно сильные мира сего незаконно его задержали, чтобы его гений помог им решать международ­ные проблемы. Он охотно поддерживал подобные тайны, производившие впечатление на американских студентов и оставлявших Артура безразличным. Случай распорядился так, что университетская библиотека поручила французу перевести ряд статей, опубликованных в университетском журнале. На гонорар можно было выбраться на выходные в Нью-Йорк. Артур сообщил об этом Жетулиу в надежде, что бразилец отвезет его на машине. Увы… Пустившись в путаные объяснения, Жетулиу вдруг признался, что «Корд-1930» уже не в гараже, а в металлоломе, с самого Рождества. По дороге в Нью-Йорк он заснул. Никто из них троих не пострадал, и они много смеялись.

— Ничто так не веселит, как смерть, когда она промахнется, — сказал Жетулиу. — Хочется повторить, как после пасса мулетой. Мы поедем на поезде вместе с лавочниками. С ума сойти, что можно узнать в купе поезда.

Егo умение жить с трогательной виртуозностью преображало поражения в победы. Когда, выйдя из поезда на Большом Центральном вокзале, Жетулиу не увидел на пер­роне сестры, он вспомнил, что она терпеть не могла ор­ганной музыки, которую одна очаровательная старушка с двойным подбородком, одетая в черное и с каким-то со­ломенным тазиком поверх шиньона, уже двадцать лет низ­вергала на уезжающих пассажиров.

Бах для клавесина, для флейты, для фортепиано, для скрипки — от этого Аугуста сходит с ума, но Бах для органа вызывает у нее истерику. Пойди пойми, почему.

Артур жил в скромном отеле на Лексингтон-авеню. Вы­разив свое неодобрение, Жетулиу пообещал зайти в восемь часов, чтобы поужинать. Пришла Элизабет: