Мишель Деон - Высший круг

— Ты весь мокрый!

— Проводил немного Конканнона. Там снег.

— Ты извини… я стучал. Никто не ответил. Я забрал бутылку с джином. У нас выпивка кончилась. Игра пошла вразнос.

Артур отдал бы что угодно, лишь бы увидеть выраже­ние Жетулиу. «Игра пошла вразнос!» Комментарии такого рода настолько не были в обычае бразильца, что Артур в ту же секунду понял: Жетулиу видел фотографию на столе и даже, возможно, прочел краткое послание своей сестры. Пошарив по стене коридора, он в конце концов нашел ра­ботающий выключатель. Жетулиу, уже отошедший на три шага, обернулся:

— Я еще хотел тебе сказать, что Элизабет и Аугуста едут в Бересфорд на праздник и бал в День благодарения… Но… наверное… ты уже знаешь об этом от Аугусты.

Он исчез в конце коридора. Онемев, Артур вернуд себе. Письмо Аугусты лежало на столе, как он его оставил: тыльной стороной кверху. Жетулиу не смог бы выделить его среди других разрозненных листков вокруг общей тетради, раскрытой на полуисписанной странице, если только не обладал редкой проницательностью или маловероятной интуицией. Но даже с учетом его нарочитой рассеянности и презрения ко всему, что не касалось его особы и, косвенным образом, Аугусты, он не смог бы не зацепиться взглядом за фотографию, прислоненную к рамке с молодыми Морганами во время свадебного путешествия в Венецию. В последующие дни ничто не позволяло выявить ни малей­шей перемены в поведении Жетулиу.

Находясь под особым покровительством бога алкоголи­ков, Конканнон не заснул в снегу. Прекрасная идея прогуляться босиком вызвала здоровую реакцию его истощенно­го организма. Он отделался болезненными обморожениями и, два дня спустя, читал лекцию, обернув ноги соломой и газетной бумагой — верное средство, как он объяснил, от­крытое немецкими солдатами, прижатыми к земле во вре­мя осады Сталинграда. И тем не менее, ходили слухи, что его контракт не будет продлен в следующем году, если, ко­нечно, он продержится до этого времени, что становилось все менее и менее вероятно, его поведение и выходки при­водили в чрезвычайное замешательство администрацию, которой было известно о его популярности среди студен­тов. Когда обмороженная кожа полопалась, и ноги покры­лись струпьями, требовались усилия трех студентов, чтобы водрузить его на кафедру. Увидав после лекции Артура, Конканнон сказал ему:

— Что за наказание! Никаких танцев в этом году. Вам, должно быть, уже сто раз говорили: я лучший танцор в Бересфорде.

— Мне об этом не рассказывали!

— Придется стенку подпирать.

— Аутуста будет носить вам апельсиновый сок.

Конканнон провел рукой по лицу, словно стирая с него невероятную усталость. Артур едва расслышал, как он прошептал:

— Об этом можно только мечтать.

За два часа до бала Артур примерил свой смокинг. Уже во время переезда он был маловат, а теперь казался еще уже в талии.

— Старик, это не пиджак сел, — сказал Жетулиу, с ко­торым он поделился своей проблемой. — Это ты накачался, бегая каждое утро твои три тысячи метров. Не говоря уже об американской жратве.

— Я похож на разряженного грузчика.

— Не бери в голову. Женщины обожают грузчиков и дровосеков. Знаешь, как дровосеки… х-ха… х-ха… И это не шутка. Ладно, хватит переживаний: поезд с девочками прибывает в шесть часов. Пора ехать за ними, чтобы от­везти в гостиницу.

«Поезд с девочками» был легким преувеличением в стиле Жетулиу. Оттуда появилось едва ли с десяток сестер, ку­зин, невест; они визжали как резаные и бросались на шею юношам, приехавшим их встречать на небольшом универ­ситетском автобусе. Артур и Жетулиу подхватили чемода­ны Элизабет и Аугусты, погрузили их в «Корд-1930», соста­вивший славу бразильца в Бересфорде. Им отвели один гостиничный номер. Жетулиу и Артур поднялись вместе с девушками, несмотря на протесты портье.

— Это наши сестры, идите к черту, порочный тип!

В несколько секунд номер превратился в бедлам: они вытряхнули содержимое чемоданов на кровати, разложив вперемешку десять платьев, двадцать свитеров, белье на шесть месяцев, «лодочки» на десять лет. Флакон духов, рас­крывшийся в косметичке, вызвал у Аугусты истерику, она хотела позвать горничную. Горничной не было. Аугуста клялась всеми святыми Бахии, что не поедет на бал. Се­годня же вечером она возвращается в Нью-Йорк. Когда по­езд? Неустрашимый Жетулиу выбрал платья, украшения, туфли. В несколько минут Артур узнал о женщинах больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он деликатно отвернулся, когда они, наконец, начали раздеваться.

— Ты обиделся? — спросила Аугуста. — Или ты боишься женщин?

— Ни то и ни другое.

— Тогда застегни мне платье на спине.

Потом были фермуары колье, роза, прикрепленная к белому корсажу, но после поездки на поезде роза выказывала явные признаки увядания, а из-за неровной стрелки на чулке чуть не разразилась новая истерика.

— Мой лифчик сел! — жаловалась Элизабет.

— Мой смокинг тоже!

— Дорогая, а какие груди ты отрастила! — поддела Аугуста.

— Тебе-то с твоими комариными укусами бояться нечего.

Лифчик взлетел под потолок и остался висеть на люстре после их отъезда. Жетулиу, развалясь в кресле, с надменым безразличием читал женский журнал. Артур хотел бы выглядеть таким же флегматиком, но ему было слишком весело, и теперь он знал, что фривольность — отточенное искусство соблазнять мужчин.

Бал на День Благодарения устраивали в холле, украшенном разноцветным серпантином и фотографиями футбольных команд Бересфорда с 1930 года. Местная полиция одолжила свой оркестр, надевший мундиры. Высокие, ат­летически сложенные молодые люди (хоть и чуть менее вну­шительные, чем в коконах спортивной формы для амери­канского футбола), кружились со своими партнершами или танцевали щека к щеке, ужасно сентиментально. Одиноч­ки гонялись за каждым длинным платьем. Без Элизабет и Аугусты бал был бы предельно скучен. За них дрались. Они не были бессердечны и возвращались к Артуру, заставляя его танцевать.

— Я танцую как медведь… веселитесь с другими.

Элизабет поднимала его со стула или вытаскивала из бара, где подавали только безалкогольные напитки — при­творство, которое никого не обманывало: каждый запасся фляжкой бурбона или коньяка.

— Давай, Артур, бултых — и в воду… Ты боишься себя. Америку завоевывают! Ходят по ногам и не извиняются! Почему Конканнон не пришел?

Она прижималась своей щекой к его щеке и в конце каж­дого танца оставляла мимолетный поцелуй у него на губах. В то время как ближе к полуночи большинство студентов, уже основательно набравшись, все теснее прижимали к себе сво­их не прекословящих партнерш, Аугуста удерживала его на твердой дистанции. Жетулиу, спрятавшись за каким-то растением, открыл подпольный бар: бурбон и кока-кола, пиво и коньяк. Оркестр выдыхался. Багровый трубач остановился посреди фразы и в две секунды выдул стаканчик виски. Теперь играли только медленные танцы. Широкие ладони сжимали крутые бедра девушек.