Мишель Деон - Высший круг

Дойдя до конца, Портер выдержал паузу и спросил, не желает ли кто-нибудь из присутствующих задать вопросы. Как всегда в таких случаях, по залу пробежала волна не­громкого шепота, и вдруг из самых дальних рядов зазвучал воинственный баритон:

— Лектор существенно вырос бы в наших глазах, приведя также несколько примеров политической дезинфор­мации, проводимой Соединенными Штатами во время «холодной войны».

— Можно хотя бы взглянуть на вас, сударь?

— Нет! Вы меня увидите, когда ответите.

В глазах Портера зажегся веселый огонек. Он наверня­ка прокричал бы: «Наконец-то!», если бы не боялся обидеть до сих пор довольно пассивную аудиторию. Разумеется, он ответит! Он вспомнил об отцах-основателях американской нации. Президент Соединенных Штатов клянется на Биб­лии соблюдать и отстаивать Конституцию. Эта клятва яв­ляется религиозным актом, основывающим теократию. По­литическая жизнь в Америке отдана под покровительство Бога, который не терпит лжи.

Невозможно было различить иронию, которая, как подо­зревал Артур, таилась под этими умиротворяющими слова­ми, явно предназначенными для заговаривания зубов. По счастью, вопрошающий из глубины зала этим не удовлетво­рился, и все вновь услышали его мелодичный голос:

— Не смешите меня!

Нимало не смутившись, Портер принял вдохновенный вид, поднял глаза к небу и заговорил:

— Не удивляйтесь, что мне самому смешно. Учтите, го­сподин Невидимка, что Соединенные Штаты — империя. О, не такая, как старомодные империи с колониями, раз­бросанными по всему миру. Нет, мы сами были королев­ской колонией и не любим колониальные державы, но наша империя не территориальная: это империя доллара. Пред­ставляете, как у всего остального мира слюнки текут? Нам приходится защищаться, используя способы, не одобряе­мые пуританской этикой правительства и навязываемые фактическими нуждами. Государству никогда не составит труда завербовать специалистов по государственным пере­воротам или по подготовке боевиков, экспертов по подкупу или дезинформации…

На этих словах Артуру показалось, что взгляд Портера задержался на нем.

— …ясно, что эти чисто оборонительные операции следует доверять мужчинам или женщинам, готовым по­жертвовать спасением своей души ради любви к родине. И готовых также к тому, что от них отступятся в случае провала или обнаружения их махинаций. Они — козлы от­пущения, помогающие народным избранникам сохранить лицо. Их можно даже посадить в тюрьму, даже расстре­лять, но они не раскроют имен и планов своих руководи­телей. Они обладают практическим складом ума, намного превосходящим уровень государственных чиновников, и в некоторых случаях считают правильным дать ложную клятву в суде. Скажу вам начистоту, эти люди принад­лежат к новому рыцарскому ордену, который нужен миру ддя сохранения равновесия. Не хотите ли получить список лх имен с адресами? Разумеется, конфиденциально, а не чтобы передать его в КГБ!

— СССР не замедлит сделать столь же великодушный жест. И с «холодной войной» будет покончено.

Портер, ликуя, распахнул объятия, чтобы прижать к своей груди вчерашних врагов, ставших его братьями, и с обезоруживающей неискренностью призвал аудиторию в свидетели:

— Вы посмотрите, как все просто! И никто — ни в Ва­шингтоне, ни в Пекине, ни в Москве — до этого не доду­мался. Сударь, я сейчас же сообщу президенту Эйзенхауэру о вашем великодушном предложении. Обычно он не любит, когда я говорю с ним о политике. Это слишком легкомыс­ленная тема для военного в отставке, но я не теряю на­дежды как-нибудь за партией в гольф заставить его при­слушаться к голосу разума.

— Та-ра-та-та! — отозвался его собеседник, афроамери­канец, который встал на свой стул и снискал аплодисменты остальных студентов.

— Та-ра-та-та! — весело ответил Портер.

Довольный тем, что перетянул симпатии весельчаков на свою сторону, он стал собирать свои тезисы, когда дру­гой студент, в свою очередь взобравшись на стул и сорвав аплодисменты ближайшего окружения, обратился к нему несколько нервно:

— Мистер Портер, а вы-то сами не из тех людей без че­сти и совести, готовых отречься от любой морали во имя так называемых высших государственных интересов? Вы выпускник Бересфорда, вы блестяще воевали на Тихом океане и потом в Европе, а теперь ходят слухи, что вы отец Жозеф президента Соединенных Штатов…

— А почему не палач? — воскликнул Портер, и его кукольное личико озарилось широкой и великодушной улыбкой. — Кстати, позвольте похвалить вас за «отца Жо­зефа»: это предполагает глубокое знание истории Фран­ции, в которой мы, американцы, мало смыслим. Так вот, признаюсь вам откровенно, в юности я хотел стать после­дователем отца Жозефа. Увы, США не хватало Ришелье. Однако мы с вами углубились в исторические сравнения, которые, несмотря на весь талант ваших преподавателей, выходят за рамки ваших познаний. Мы вернемся к этому в конце года.

Зал рассмеялся и зааплодировал. Лектор убрал свои за­писи в кожаную папку, которую почтительно принял от него молодой человек в темно-синем.

Артур не увиделся с ним после лекции. Портера умык­нули профессора, которым не хотелось, чтобы реплики из зала продолжались, а заседание обернулось политическим собранием. Портер ужинал с деканом и несколькими пре­подавателями, отобранными из числа редких республи­канцев в университете, в целом придерживающемся демо­кратической направленности. Артур пожалел, что не смог обменяться с ним парой слов, но вмешательство атлетиче­ски сложенного молодого человека в темно-синем костюме и место, отведенное ему в первом ряду, убедили его в том, что Портер все помнит, но хочет, чтобы их встречи проис­ходили по его инициативе. Продолжение последует в нуж­ное время. Половина первой четверти уже прошла. Хотя Артур бегло говорил по-английски, порой он терялся. По эту сторону Атлантики зарождался иной язык, и французу при­ходилось усваивать его своенравный словарь, сокращения, упрощенную грамматику, а зачастую и орфографию. По вечерам он запирался у себя в комнате, чтобы восполнить пробелы. На следующий день после лекции в его дверь глу­хо постучали. На пороге стоял Конканнон, прислонившись плечом к косяку, лицо пунцовое, взгляд мутный.

— Можно войти?

— Конечно! Но я могу предложить вам только кофе.

Он пожал плечами. Пришел вовсе не для того, чтобы пить. Артур включил чайник, и Конканнон тяжело сел на край кровати, положив свои странные и громоздкие отла­кированные руки на колени, ладонями вверх.

С самого начала учебного года по Бересфорду ходили слухи: Конканнон увяз. Двадцать раз, вернувшись из поез­док в Европу, он приходил в себя и читал потрясающий курс лекций о новейшей истории, но в этом году он вдруг оказал­ся неспособен оправиться, и чем больше проходило време­ни, тем больше он опускался. Уцепившись за свою кафедру, словно за спасательный круг, он тряс головой, протягивал дрожащую руку к графину с водой, которую лил мимо стака­на, просил позволения удалиться на пару минут и бесстыдно мочился на газон перед дверью аудитории. Рассказывали, что как-то днем, беспрестанно зевая, он сказал студентам: «Эта лекция такая скучная, что я, с вашего позволения, немного сосну. Разбудите меня, когда станет интересно». Два университетских сторожа отнесли преподавателя в его комнату. В замкнутом мирке такого университета, как Берес­форд, новости распространяются слишком быстро, чтобы в подобной ситуации что-нибудь можно было исправить. Конканнона не вышвырнут, но отправят на лечение, а когда он вернется, место уже будет занято. Преподаватели не питали к нему добрых чувств, зато студенты его обожали и все еще пытались защитить его и от него самого, и от других. Но, похоже, тщетно. Конканнон рисковал уже не появиться в аудитории во втором семестре.