Мишель Деон - Высший круг

Артур протянул ему чашку кофе, предупредив, что это кипяток. Конканнон достал хлопчатобумажный платок, тщательно обернул чашку, после чего взял ее обеими рука­ми и поднес к губам.

— Подождите! — повторил Артур.

— Я уже не отличаю горячее от холодного.

Он выпил кофе почти в один глоток, и цвет его лица, и так уже бывший темнее розового, стал ярко-алым, так что Артур испугался, как бы его не хватил удар.

— Очень вкусно, — сказал Конканнон. — И убивает ми­кробов. Нужное дело. Они везде… везде…

— Выходите со мной по утрам на беговую дорожку. Нет ни­чего лучше для борьбы с тем, что вы называете микробами.

— Еще лучший способ — утопить их, пока не научились плавать. Я вам помешал! Вы занимались! Вы умный и амби­циозный мальчик. Амбиции — это хорошо. Вы преуспеете.

Артур ясно чувствовал, что Конканнон явился не только для того, чтобы его хвалить.

— У вас правда нет ничего выпить?

Артур указал ему пальцем на правила внутреннего рас­порядка в рамочке у двери. Конканнон пожал плечами.

— Это все теория. Между теорией и практикой суще­ствует большая разница. Ваш друг Жетулиу Мендоса это прекрасно понял.

— Его могут исключить.

— За это не исключают. К тому же он для нас — пре­красная реклама. Сын бразильского великомученика! На этой земле на нашу страну возложена божественная и оте­ческая миссия: воспитание королевских детей. Вы не коро­левский сын, но кое-кто разглядел в вас человека будущего, новое звено отборных частей, которые спасут человечество от потопа.

— Кое-кто?

— Вы прекрасно знаете, кто именно.

Подбодренный кофе, Конканнон воспрянул духом и изъяснялся более связно. Он встал, несколько секунд качал­ся на ногах, потом указал рукой на задний карман своих брюк, не прикасаясь к нему.

— Нет ли у меня там серебряной фляги, наполненной чудотворной жидкостью?

Артур ничего не обнаружил.

— Это так срочно?

Конканнон сел на стул Артура, опершись локтем на стол, заваленный книгами и бумагами.

— Срочно? Нет… Но важно, — сказал он, сдвинув свои густые и лохматые черные брови.

— Я попрошу у Жетулиу.

На том же этаже бразилец играл в покер с Джоном Макомбером и двумя другими студентами. Он указал подбо­родком на шкаф. Артур выбрал бутылку джина.

— Это для Конканнона!

— Можно догадаться, что не для тебя.

О! — сказал Макомбер, — он уже в шесть вечера был хорош.

Артур застал профессора на том же месте, наклонив­шимся к фотографии, которую Артур всегда держал перед глазами: площадь Святого Марка, светлый довоенный день, пара, окруженная порхающими вокруг голубями, держится за руки. Молодая женщина по-провинциальному элегантна, даже чуточку слишком, как и полагается для ее возраста, очаровательно наивна, ее лицо лучится счастьем, она в се­ром костюме, наверняка хорошенькая, а главное, свежая, восхищенно смотрит на своего спутника, протягивающего голубям крошки хлеба на раскрытой ладони.

— Никогда нельзя прикасаться к голубям. Ему следова­ло надеть перчатку. Это ваши родители?

— 1933 год. Венеция. Классическое свадебное путеше­ствие. Похоже, я был зачат в этом городе. Ничего о нем не помню и ни разу туда не возвращался.

— Ничего не изменилось! — со смехом сказал Конканнон. — Ну что, нашли что-нибудь?

— Джин.

— Безжалостное пойло. По счастью, я сам стальной.

Он выпил два глотка прямо из горлышка и вернул бутылку. Артур закупорил ее и поставил подальше от Конканнона. Никогда он не оказывался в таком затруднительном положении, лицом к лицу с тонущим человеком, которому уже никто не мог помочь. И каким человеком! Блестящий и парадоксальный ум в мире конформизма, преподаватель, чьи даже чудаковатые речи — в первую очередь чудаковатые! — освободили множество студентов от их социальных предрассудков и университетских стереотипов, физическая сила долгое время оберегала его от упадка, но настал день, когда немощь, подстегиваемая злыми бесами, навалилась на него. Он больше не защищался. Он уступил. Можно было поклясться, что он этого хочет, что он привет­ствовал бы собственную гибель громким раскатом хохота. Артур схватил его за плечи и потряс в тщетной надежде вернуть на землю.

— Зачем вы пришли сегодня вечером? Я не могу вам по­мочь. Я даже не знаю, что вам сказать.

Конканнон поднял к нему растерянное лицо, на котором усталость высекла глубокие морщины, точно старые шра­мы. Уголки его иссохших губ склеивали белесые комочки.

— Вам нечего говорить мне, Морган, но вот я должен вас предупредить.

— О чем или о ком?

— Какая ошибка — позволить усадить себя в первом ряду среди избранных на лекции Портера! Теперь все ду­мают, что вы его протеже, своего рода шпион Вашингтона на его службе. Здесь помнят, что он проталкивал вашу кан­дидатуру, когда распределяли стипендии.

— Мы не были знакомы.

Конканнон замахал рукой, отметая этот неудачный ар­гумент.

— А случай?

Историк по образованию, он уже давно не верил в ло­гику, и его скептицизм или, если хотите, его разочарова­ние проистекало из констатации того забавного факта, что люди веками беспрестанно приписывают своему уму, рабо­те своего разума, своему опыту и мудрости то, что было вы­звано причудой случая или нечаянным стечением неуправ­ляемых обстоятельств.

— Это еще не все! — снова заговорил Конканнон.

И согнулся пополам от яростного приступа кашля. Все его тело сотрясалось от спазмов. Когда он, наконец, поднял голову, из глаз его текли слезы, и ему пришлось несколько pаз вдохнуть и выдохнуть, чтобы восстановить дыхание и способность говорить.

— Это конец! — сказал он, доставая из кармана бумажный носовой платок, протяжно высморкался, затем с отвра­щением на него посмотрел и бросил в корзину для бумаг.

— Хотите еще кофе?

— Жаль, что у вас нет арманьяка или капельки кальвадоса.

— Есть джин.

— Нет, благодарю.

— Вам лучше вернуться домой. Я провожу вас до самой двери.

Конканнон осторожно засунул два пальца в правый карман пиджака, извлек оттуда конверт и нервно бросил его на стол. Артур прочитал свое имя, не узнав почерк. Профессор, согнувшись пополам, как будто не желал ему помочь и был полностью поглощен разглядыванием своих элегантных итальянских туфель. Артур протянул руку к конверту и, поколебавшись, взял его.

— Понимаю! — сказал Конканнон ужасно хриплым голосом. — Не любите делиться. Однажды вы заметите, что все, чего хотят молодые женщины от мужчин моего возрас­та, — это подержать свечку… Можно мне еще кофе?

— Вы не сможете уснуть.

— Бессонница — лучший инструмент познания.

О каком познании он говорил? В его состоянии, этой но­чью, для согнутого пополам, точно сломанная кукла, позна­ние походило на отчаянную борьбу, чтобы связать между собой ускользающие видения, все, что еще оставалось сто­ящего от его прекрасного и изобретательного ума. Наконец, он поднял голову, у него был растерянный вид, словно он вернулся из длительного путешествия в космос, и это вы­ражение было трагическим признанием в бессилии.