Мишель Деон - Высший круг

— Кажется, Аугуста заболела. Ничего страшного! Не де­лай такое лицо! Жетулиу остался с ней. Тебе повезло: сегод­ня вечером я свободна.

Что-то в ней изменилось. Он не сумел бы сказать, что именно, и возможно, это ощущение было всего лишь вы­звано тем, что в старом приталенном плаще, с беретом десантника на голове, она показалась ему не такой жен­ственной, как на Рождество. В траттории в самом центре Гринвич-Виллидж, куда она его затащила, Артур понял, что Элизабет оказала ему особую честь, приподняв заве­су над своей другой жизнью. Нью-Йорк был для нее не местом бесстыдных светских развлечений избалованного ребенка, а наоборот, средоточием ее единственной насто­ящей страсти — театра. Театра, избавлявшего ее от дав­ления среды.

На первом этапе своего обращения в иную веру Элиза­бет переехала с 72 улицы на Пятую авеню и жила теперь в однокомнатной квартире, расположенной, кстати, над той самой тратторией, где они ужинали, — местом встреч множества творческих людей из Гринвич-Виллидж, чем и объяснялось, что она знала почти всех за соседними сто­ликами, раз десять целовалась со вновь прибывшими и столько же раз — с уходящими. Она уже несколько недель содержала горстку безработных артистов и искала зал, который, как она объясняла довольно сложно, был бы не таким залом, где зрители и актеры изображали бы друг перед другом пародию на жизнь, а местом, где они сотрудничали бы в драматизации пьесы.

Артур внимательно слушал эти новые речи, которые были не лишены здравого смысла, несмотря на наивную революционную интонацию, придаваемую им Элизабет.

— А знаешь, что я поставлю в первую очередь? — спросила она с торжествующим видом.

— Понятия не имею.

— Генри Миллера! Генри Миллера и Анаис Нин.

Поскольку он не выразил бурного восторга, Элизабет заговорила слегка снисходительно:

— Понимаю! Ты не читал Миллера. Стыдись. Французы первыми начали его публиковать. Как и Джеймса Джойса А Анаис Нин — ты хотя бы знаешь, кто это?

— Честно говоря, нет.

— Его любовница, пока он жил в Париже. Она мало публиковалась, кроме «Дома инцеста». Я вывожу их на сцену в диалоге по мотивам их книг. Тебе правда это ни о чем не говорит?

— Дай мне время: я только открываю для себя твою страну, я прилежный ученик, даже немного нудный. Меня воспитывали на других книгах, чем тебя, за исключением Марка Твена, которого я перечитываю каждый год. Когда ты начинаешь?

— В следующем месяце. Мы сняли и перестроили чердак с мезонином на Бауэри.

— …который не считается интеллигентским кварталом.

— Нам именно это и надо: нести театр в народ.

Уходившая пара остановилась перед ними, чтобы пого­ворить с Элизабет о декорациях. Молодая женщина опер­лась о стол необыкновенно изящной черной рукой. Мужчи­на держал ее за талию. Они не обратили никакого внимания на Артура и даже не кивнули ему, когда ушли.

— Просто на тебе костюм банковского служащего, белая ру­башка и синий галстук. Ты не умеешь одеваться. Я тебе сразу хотела об этом сказать. Всегда чрезмерно аккуратный, с на­крахмаленным воротничком, слишком светлые носки с тем­ным костюмом, галстуки без всякой фантазии. Освободись от своего «технократического» стиля. Бери пример с Жетулиу. Ни­когда не знаешь, как он одет, и все же каждый раз, как он появится, он — король. Учти: когда ты придешь на мой спектакль, надень что-нибудь самое отвратное, а то тебя не впустят… ну, я, конечно, преувеличиваю. Ты меня понял.

Она снова была такой, как на корабле: едкой, цинич­ной, забавной со своими хлесткими словами и каким-то комплексом, от которого ей не удавалось избавиться. Возможно, долго с ней не ужиться, но она была более чем привлекательна на один вечер, на несколько свободных дней. Интуиция подсказывала, что момент еще не настал, что не нужно торопить события.

— Почему ты так коротко постриглась? Ты похожа на лесбиянку.

— Мне надоело быть «девушкой из рекламы», встряхива­ющей своими густыми и блестящими волосами, восхваляя какой-нибудь шампунь.

Они заканчивали ужинать, когда один из официантов взял гитару и запел неаполитанскую песню.

— Мне кажется, меня принимают за туриста, — сказал Артур. — Бежим отсюда. Есть здесь где-нибудь бар неподалеку?

— Если ты не против бурбона, пошли лучше ко мне. Я дам тебе книжку Миллера.

Она жила в красивой двухэтажной мансарде. Сквозь застекленную дверь было видно большую засохшую лже­акацию, освещенную прожектором у ее основания. Конус ослепительно-яркого света заставлял отступить в тень окружающие дома.

— Чья идея?

— Моя. Всем нравится. В полночь я выключаю.

Она налила два бурбона в щербатые чашки — Артур подозревал, что она роняла их намеренно.

— Как тебе мой чердак?

— Где тут сидят?

— На полу. Прогресс уничтожил кресла.

Пуфики и подушки валялись на полу рядом с пепельни­цами, подносами, заставленными разнокалиберными ста­канами, ведерком для льда, раскрытым проигрывателем, стопками пластинок. Три матраса, лежащие друг на дру­ге прямо на полу и покрытые мексиканским покрывалом, должно быть, служили кроватью.

— Да, так и есть: я там сплю. Когда приезжала моя тетя Хелен, она все осмотрела, не выразив удивления. Только сказала: «По крайней мере, ниже тебе уже не упасть».

Прислонившись спиной к пуфу, Элизабет рассматрива­ла свою чашку, словно хрустальный шар.

— Я бы прекрасно обошлась без ее мнения, но она из числа моих «опекунов», а за исключением месячного посо­бия, без нее мне ничего не вытянуть. После смерти моих родителей она редко укорачивала мне поводок. В данный момент она мне нужна, чтобы содержать труппу на время репетиций.

Она могла бы сказать «мою труппу». Все держалось на ней. Она достала из папки фотографии Генри Миллера, Анаис Нин и двух актеров, которые воплотят их на сцене. Хотя Анаис Нин не обладала дьявольской красотой героинь своих сочинений, молодая женщина, которой предстоял исполнить ее роль, приводила в смущение с первого взгляда: жгучие глаза, низкий лоб, гримаса отвращения, искажающая нижнюю половину лица. Внешность Миллера была знакома Артуру по фотографии Брассаи: асимметричное лицо, чувственный рот, великолепный лоб. Действительно, по-своему красив! Артуру сразу же понравился этот пария американской литературной среды, такой же замкнутой, как и высшее общество. Элизабет дала ему почитать оба «Тропика», тайно ввезенные в США. Они прикончили бу­тылку бурбона, потом две банки теплого пива.

— Я предложила бы тебе остаться, — сказала Элизабет, — но, во-первых, я смертельно устала, а во-вторых, Джордж, возможно, вернется этой ночью, во всяком слу­чае, завтра рано утром. Ему не понравится, что здесь кто-то есть.

Артур не стал спрашивать, кто такой Джордж. Он ин­стинктивно отнес его к легким теням, проносившимся по жизни Элизабет, как и он сам пролетит по ней в свое вре­мя. Незачем спешить. Она положила руки ему на плечи.