Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Новизна впечатлений бы со временем прошла, чары спали — всем человек насыщается — и увидел бы он подлинную сущность этой пленительной воздушной феи… Запуганное жизнью, потерянное, жалкое, несчастное существо, одинокое и мятущееся, чувствующее, как неумолимо погружается во мглу небытия, и старающееся ухватиться за кого угодно, лишь бы погружаться вдвоем, не одной. И нет там в душе никакой загадки, тайны, другого мира, иных смыслов…

Один из миллиардов пузырьков сознания, захваченный дряхлеющей плотью, низводящейся во мрак, уже полускрытой в нем. Жертвовать собой ради него так же бессмысленно, как легкокрылому мотыльку падать в едва краснеющий в ночи огонь почти потухшей, померкшей, догорающей свечки, чтобы на миг оживить его… Глупый ты, глупый!.. Ради чего и стоит жить, так чтобы зажигать новые огоньки сознания, яркие и вибрирующие жизнью — и понемногу переходить в них, отдавая им свое свечение.

Вернувшись с работы, мама спросила Алешу, как дела в школе. Выглядел он оживленным и явно жаждал чем-то поделиться.

— Мам, а меня сегодня для радио «Пионерская зорька» записывали!.. Я в микрофон говорил, меня в передачу включат для пионеров!

— Молодец! И о чем же ты там говорил? — ободряюще улыбнулась ему Надежда.

— О Тимуровском движении, о том, как мы великое дело Тимура Гайдара продолжаем! Что он был одним из самых лучших пионеров в стране, и мы хотим быть похожими на него. Как мы бабушкам одиноким помогаем на огороде и дома, — протараторил Алеша.

— Вот Тимур вырос и, наверно, уже воспитал своих детей — таких же замечательных пионеров, как ты… Побольше бы вас, чтобы мы в старости смотрели на вас, уже больших и взрослых, и радовались, что век свой не впустую прожили.

— Конечно, будете радоваться! — уверенно заявил мальчик. — Бабушки и сейчас у нас в стране очень радостные!.. И хвалят нас.

Покормив детей и завершив работу по дому, мама Алеши снова задумалась о том, как же так: зима не за горами, а от него поныне ни одной весточки…

Даже из тюрем письма родным доходят. А здесь — ни письма, ни телеграммы, ни перевода по почте… Живой ли? Иль в первые же дни сгинул?..

Повестка бы пришла, тело бы прислали, пусть и в запаянном гробу… Как в тех семьях, что про Афганистан не из телевизора знают. Да и не война же там сейчас…

Живой он, значит. Отзовется, как сможет…

Виктор Павлович внимательно изучал лицо молча сидевшей напротив него посетительницы и не спешил начинать разговор.

Симпатичная, немножко на татарку смахивает, скуластая, но глаза не карие — зеленые, подбородок только чуть великоват. С характером, видно, женщина… Хоть и невысокого роста да худовата.

Без мужа, конечно, жиров не нагуляешь, «позабудешь меда вкус ты, если в кошельке негусто».

— Я знаю, по какому вопросу вы пришли, — наконец, промолвил он. — Мне непонятно другое. Он же вас предал, изменил с другой женщиной, и вы знаете об этом… Почему вы до сих пор на развод не подали? Никчемный же человек! Раз предал — предаст и второй… А вы еще можете найти приличного человека. Отпустите его внутри, вычеркните из жизни, выкиньте из головы и вырвите из сердца. Его уже для вас не существует.

— Он что, погиб?

— Я не сказал, что погиб… Для вас — не существует. Вы же никогда ему не простите — я разбираюсь в людях.

— Извините, если не ошибаюсь, вас Виктор Павлович зовут?

— Да, простите, сразу не представился.

— Виктор Павлович, вот вы праведный, безгрешный человек? — остановив немигающий взгляд на почти черных непроницаемых глазах комитетчика, бесстрашно вопросила его Панарова.

— Я?.. — замялся тот от неожиданности. — Нет, наверно… Как говорится, все мы не без греха… А к чему вы это?

— Значит, есть за что вас осудить, покарать?.. Душа не белоснежна, ведь правда? И наверняка ведь есть поступки, за которые вам стыдно, может быть, доныне раскаиваетесь в душе. Лучше бы их не было, но обстоятельства сложились так, что в то время вам казалось — выбираете меньшее из зол.

— Вы пришли сюда обсудить мой внутренний мир? — с деланной усмешкой поинтересовался полковник.

— И даже сейчас вы вынуждены делать выбор каждый день. Не между хорошим и еще лучшим поступком, а чаще всего меж совсем паршивым и «куда ни шло», потому что рамки ваших действий определяет жесткая внешняя сила, которой вы обязаны беспрекословно подчиняться, чтобы однажды не вывалиться из благополучной зоны. Оттуда, где ваши дети вне опасности, ваша жена вам улыбается, ваша совесть дает вам спать по ночам.

— Давайте ближе к вашему вопросу… Чем я могу вам помочь? — едва приметно занервничал Юрецкий и механически потянулся за сигаретой.

— Вы являетесь проводником очень мощных сил. Вы должны это сознавать. Мимоходом, походя, даже не заметив этого, вы вышвырнули из зоны благополучия двух маленьких детей и одну несчастную мать… Я не знаю, что совершил мой муж, я не знаю, какое место в ваших замыслах ему отведено. Но вот только оттого, что он попал в поле сил, которым вы служите, меня с детьми отбросило в сумрак, во мглу, откуда самим нам не выбраться, не выпутаться. Вспомните своих близких и на секунду представьте их на моем месте. Над вами ведь тоже, небось, в эти минуты размышляет какой-нибудь вышестоящий шахматист — там, наверху, играя со своими силами?.. Все нам в жизни возвращается, за все воздается…

— Я спас вашего мужа! — полковник вынул сигарету из пачки и, слегка помяв пальцами, все же не удержался и закурил после того, как бросил фразу в лицо Надежде. — Ему грозило обвинение в убийстве… Хотя он и невиновен. Чернобыль был единственным выходом. Вы верите мне?

Панарова молчала, неподвижно в упор воззрившись на высокий лоб в глубоких бороздивших его поперечных складках.

— Он был отправлен с группой от нас, — вынужден был продолжать говорить Виктор Павлович. — Там немножко иной фронт работ и режим коммуникации с внешним миром… Во время одного из мероприятий в зоне реактора произошло происшествие, деталей не могу вам раскрыть.

— Не зависевшее от вашей воли?

— Я тоже не всемогущий, знаете ли, «я человек и мало богу равен…» Поначалу мы считали, что он погиб. Но он живой. В данный момент находится в Москве на лечении. Сразу скажу, это не обычная больница, и не стоит пытаться его разыскивать. Вас туда все равно не пустят. Да и для вас это было бы небезопасно… И для детей ваших.

— В каком он состоянии сейчас? Его жизни что-нибудь угрожает?

— Повторяю: он жив, находится на лечении. После лечения в Чернобыль его уже никто обратно не отправит. Это все, что я сейчас могу вам сказать.

Полковник нервно выпустил дым под стол, повернув вбок и чуть наклонив голову.

— Я в курсе вашей финансовой ситуации. Вся сумма, которую он заработал за время нахождения в зоне аварии и на лечении, будет вам выплачена в ближайшие дни. Я возьму этот вопрос на личный контроль. Не исключено, что ваш супруг будет представлен к награде… Еще что-то могу лично для вас сделать?