Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Толька, а зачем я тебе? — неожиданно посерьезнев, стрельнула вопросом и пронзительным взглядом Любка.

Так сразу, внезапно, под светившимся изнутри зеленью хромового хрусталя блеском бездонных очей напротив было трудно собраться с мыслями и ответить что-то внятное, путное.

— Ты мне давно нравишься, но я все не решался просто так взять и подойти, — пробубнил наконец он, глядя в стол. — Боялся тебя… И себя.

— Отчего?

— Я знаю, что ты не из той категории…

— Тогда почему сегодня решился? — не отводя немигающего взора, без тени улыбки допытывалась Даманская.

— Почувствовал что-то такое… Там, на поле…

— Когда я в правильном ракурсе стояла? — рассмеялась она, выпрямив спину и чуть разведя плечи, на что моментально среагировали полы вольно застегнутого как внизу, так и сверху шелкового халата.

— Знаешь, и это тоже… Но не это главное, — не замечая легких движений собеседницы и не поднимая головы, погрузился в свои думы Панаров. — Почувствовал, что не хватает мне в жизни… Давно и сильно…

— Чего не хватает?

— Жизни… И меня самого в жизни.

В комнате воцарилась тишина, прерванная негромкими звуками следующей лиричной мелодии из приемника.

— Толя, ты знаешь, я тебе семью ломать не хочу… Но я боюсь к тебе привязаться, — чуть дрогнувшим голосом произнесла Любовь, теснее стягивая халат на груди. — Представляешь, как тяжело бабе одной в сорок лет? Без семьи, без мужика, без детей идти, кружить бесцельным путем… Года проходят мимо вот в этих четырех стенах, где скучно, холодно и больно. И так на всю жизнь. Без просвета… Я свихнуться боюсь либо спиться. Или, как ты сказал, стать женщиной той самой категории, гетерой гулящей, падшей жрицей любви. Что так в петлю, что эдак… Я ведь веселая — там, за дверью… Хорошо, что никто мне за улыбку, в душу заглянуть не может.

Панаров молчком и не шевелясь слушал, с дурманящим чувством понимая, что его затягивает туда, откуда он уже не сможет выбраться. Сейчас еще можно встать, поблагодарить и вернуться в свой обыденный, привычный мир.

— Вот привяжусь к тебе — что будешь делать? — спросила Любовь, едва коснувшись его щеки прохладными пальцами. — Утопишь?.. Или зарежешь?

Одним движением Анатолий вскочил со стула, бросился к ней и немного неуклюже обнял сзади за плечи. Любка податливо чуть откинула голову назад, обнажив длинную шею с едва наметившимися морщинками… Все получилось почти само собой…

Совсем чуть-чуть, безотчетно, где-то в глубине вырвавшегося из клетки подсознания Панаров уловил, кожей ощутил это «почти»… Как внимательный, искушенный взгляд режиссера, из-за занавески оценивавшего степень реализма разыгрывавшейся пред камерой сцены.

Уже в глубокой темноте, собирая волосы в пучок на затылке и вновь небрежно запахнувшись в халатик, Любовь деловито спросила:

— А что ты своим скажешь? Что с колхозного поля пешком шел? Автобус сломался?

Панаров, лежа на койке и блаженно улыбаясь в потолок своим мыслям, с усмешкой повернул к ней голову.

— Иногда быть безупречным алкоголиком очень помогает в жизни. Репутация… Сейчас оденусь, возьму полбутылки со стола и пойду домой. У палисадника выпью — и готово. Алкаш с друзьями-забулдыгами нажрался после картошки и еле приполз… Могу даже честно сказать, что от любовницы возвращаюсь.

— А ты, я смотрю, не только книжки по истории читаешь, — шутливо погрозила пальчиком Любка. — В любовницы уже меня записал… Присвоил.

— Прости, я не это имел в виду, — поднявшись с примятой постели, Анатолий обнял ее, покрыв тонкие пальцы своими ладонями. — Я хотел сказать, что говорить и врать ничего не придется. Все будет как обычно.

— Я и не обиделась, — Любка грациозно, по-кошачьи потянулась вверх в его объятиях. — Знаешь, так хочется быть чьей-то… Любовницей, вещью — все равно. Лишь бы не ничьей.

— Ты будешь у меня не любовницей, — поглаживая ее кожу, прошептал он на ухо.

— Ну вот, а кем тогда? — она с притворной обидой вырвалась из мужских рук.

— Кто-то давно сказал, что сон — единственная роскошь бедняка. Ты будешь моим голубым цветком, сновидением… — тихо и медленно произнес Панаров. — Из которого я нехотя буду пробуждаться к реальной жизни… Дай вздохнуть в этом сонном мире, целовать излученный путь.

— Ага, значит, я твой кошмар! — воскликнула она и шаловливо схватила Анатолия за ухо.

— Нет, ты мое доказательство.

— Доказательство чего?

— Того, что иные миры существуют.

— Ты же вроде говорил, что атеист и детей запретил крестить?

— Ну уж нет, — протестующе замотал головой Панаров. — Я не атеист, не монотеист, не политеист и даже не пантеист… Я деист, если хочешь.

— Это как Вольтер? — с интересом покосилась на него Даманская, вставая с ложа и раскрывая плотно задернутые шторы спальни.

— Не совсем… Я верю, что человек, ежели ему повезет, может жить несколько жизней одновременно. Просто в разных мирах, — тоже поднимаясь, уточнил свою мысль Анатолий. — И я нашел иной, зеркальный, где больше души и меньше материи.

— Ну, это я еще наем лет через пять-десять, — комично сморщив брови, посулила Любовь. — Как римский легионер на пенсии.

— Я про другую материю, — улыбнулся Панаров, с нежностью окинув взглядом гибкую, точеную фигурку без следа жира. — Аристотелевскую.

— Если ты будешь столько читать, я тебя перестану понимать, — погрозила пальцем Любка. — Скажешь: «Вот дура! С ней скучно, как на партсобрании».

— Я на них не ходил, — ответил Анатолий. — Но покуда вправду там так же, как с тобой, завтра подам заявление о приеме в партию.

— Сполоснись, прежде чем идти, — практично посоветовала любовница. — Жены соперниц носом чувствуют… И через водку…

Вернувшись домой, папа Алеши, пошатываясь, вошел на кухню и, не включая света, привычно заглянул в потемках в холодильник, спиной ощутив на себе пристальный взгляд.

— Это ты где так наскотинился? — услышал он буднично прозвучавший вопрос.

— После колхоза с мужиками в лесопосадках, — не поворачиваясь, буркнул Панаров.

— И не надоело тебе здоровье гробить? — укоризненно спросила Надежда. — Вот только зарабатывать нормально начал…

— Тебя все теперь устраивает?.. Где и с кем пить — мое дело.

— Алкаш алкашом останется, — покачав головой, вынесла вердикт Панарова. — Как папаша твой. Яблочко от яблоньки… Спать на диван иди. Еще я перегаром всю ночь не дышала.

«Вот и ладненько», — подумал Анатолий, со скрипом устраиваясь в задней и проваливаясь в глубокий сон. Он не чувствовал ни угрызений совести, ни сожаления, ни раскаяния.

То, что случилось, приключилось в другом, параллельном, зеркальном мире — не с ним, а с его двойником. Однако это изменило его житье в здешнем отражении того мира, изменило изнутри его самого, как ему казалось — в лучшую сторону. Он стал увереннее в себе, сильнее, счастливее.