Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Хотя к положительным переменам примешивалось немного беспокоящее, смутное, глубинное чувство, что он сделался безразличнее, беззастенчивее и циничнее ко всему, что его окружало в этом — повседневном, мнимом — мире из грубой, косной материи.

Атомный реактор в душе уже больше так безумно не разогревался, и потребность регулярно охлаждать его пошла на убыль.

Лишь бы все это не оказалось эфемерной иллюзией, призрачной галлюцинацией, мимолетным видением, которое нельзя удержать в сознании.

Не прошло и месяца, как Алеша подтвердил свой авторитет лучшего ученика в классе в глазах новых школьных педагогов. Обладая отличной памятью, любовью к чтению, живым интересом ко всему незнакомому, он без особого труда усваивал материал, подаваемый на уроках. Там, где этих качеств оказывалось недостаточно, он добросовестно корпел над домашними заданиями, стараясь сделать впрок несколько упражнений из программы на завтра.

Однако не все предметы были ему по душе. Мальчик удивлялся, отчего в часы литературы они не читают Стивенсона, Купера или Верна. С того, что полагалось программой, воображение совсем не включалось — скорее, просто отказывалось включаться — всматриваться с восторгом было не во что. Сюжеты казались муторными, описания — растянутыми, бесцветные события оставляли равнодушным… Раз за разом переписывать с классной доски бесконечные предложения из дряхлых, пожелтевших от времени методичек Софьи Пантелеевны не имело никакого очевидного смысла.

Не исключено, что за безмала полвека учительской практики она выработала своеобразную, самую безопасную манеру преподавания — без излишних слов, без собственных суждений, без глубоких и неоднозначных трактовок смыслов, без ненадобных размышлений. И учила тому же отношению школьников. Возможно, имела на то особые личные причины — запыленное опасливое миросозерцание, уходившее корнями в начало пятидесятых годов.

Высокая, нескладная и близорукая историчка добросовестно и нудно четверть часа кряду пересказывала параграф учебника, каковой дети должны были затем перечитать дома и так же нудно пересказать ей на следующем уроке истории неделей позже.

Учительница английского — тучная, неповоротливая пожилая женщина с колоссальным зобом и хладнокровной апатией больного с недостаточностью щитовидной железы — не спешила переходить от несложного латинского алфавита и озвучивания отдельных букв к словам и предложениям.

И лишь преподавательница природоведения Лидия Антоновна вызывала своим появлением в классе у Алеши и остальных ребят чувства, подобные тем, что пробуждала Афродита Анадиомена у жителей древнего Кипра, величаво и невинно в своей наготе соступая на желтый песчаный берег с вынесшей ее из пучин Средиземного моря раковины.

Светло-золотые слегка вьющиеся волосы, мягко ниспадающие на плечи, широко поставленные неземные сине-фиолетовые глаза, греческий овал лица почти без скул, ровный узкий нос и чуть широковатый рот не давали пораженным ребятам отвести зачарованного взгляда на протяжении всего урока.

Грациозные движения рук с тонкими запястьями и изящными пальцами, стройная, как кипарис, гибкая высокая фигура с бесконечно длинными ногами, прямые спина и шея балерины заставляли звездных мальчиков томиться щемящей тоской туманных неисполнимых желаний.

Лидия Антоновна была новенькой в коллективе — только что после пединститута, со студенческой скамьи замужем за таким же младым педагогом, учителем немецкого, которого ребята в отместку за свою истому окрестили странным презрительным прозвищем Педрик — Алеша не знал, что оно означает. Хотя Педрик был вполне себе спортивного вида мужичком и даже занимался на досуге боксом.

По совместительству Лидия Антоновна работала школьным библиотекарем, и Алеша дважды, а то и трижды в неделю приходил за новыми книгами — лишь бы несколько минут с замиранием сердца и почти не дыша полюбоваться бесподобной красой античной богини. Книжки в библиотеке были не самыми интересными, да и выбор был небогат.

Панаров ежедневно проводил в школе пять, порой — с классным часом — шесть уроков и возвращался домой в компании одноклассников, которым с ним было по пути. Чаще всего это были непобедимый драчун Вовик Герасимов и худенький забияка Славик Андрейчук, за свою щуплость и непоседливость наделенный классной руководительницей прозвищем «Шнурок», которое вмиг за ним закрепилось. Время от времени в их камарилье шел до родных двухэтажек бойкий Сережка Зорькин, воспитывавшийся вместе со своей старшей сестрой разведенной матерью-алкоголичкой. Сережка всегда был веселый и голодный.

Дородный богатырь Коля Рудаков, хоть и был из параллельного класса, подчас присоединялся к ним, каждый раз в лицах и красках описывая, как без особых усилий покарал в буфете зарвавшегося старшеклассника либо отлупил на перемене пару хулиганов из рабочего поселка.

Забитый вечно недовольным жизнью отчимом старый приятель Алеши Степа Зенин сторонился компаний и старался исчезнуть после уроков незаметно ото всех, в одиночестве. Он, подчиняясь жестоким законам птичьего базара, не желал получить презрительный пинок от не знавшего его долговязого Рудакова или удар кулаком в плечо от не особо привечавшего его задиристого Вовика.

Герасимов недавно вернулся из поездки с родителями в Москву и был под сильным впечатлением от первопрестольной.

— Я там ел такое мороженое — оно все полностью в шоколаде и на палочке. Эскимо называется, — горделиво сообщил он ребятам.

— Я его видел в мультфильме, — со знанием дела подтвердил Алеша, сроду не едавший ничего подобного. — У нас такого нет… Только в стаканчиках вафельных.

Еще, с его не вызывавших сомнений слов, Вовику довелось побывать в столице в кинотеатре на приключенческом фильме с каким-то занятным названием — что-то вроде «Индеец Джо среди белых». Мальчик обладал бойким воображением и вдохновенно рассказывал о подвигах отважного краснокожего, измышляя все новые и новые. Причем, судя по количеству дней, когда по пути из школы он возобновлял и продолжал историю с Дикого Запада, выходило, что картина имела никак не меньше двадцати серий.

Алеша обожал рассказы про индейцев с тех пор, как по совету папы прочитал все увесистые романы Фенимора Купера, и с удовольствием, без недоверия слушал незатейливые выдумки Вовика.

Бывало, Панаров приглашал одноклассников зайти по пути к нему домой, чтобы показать им свои игрушки, перекусить и вместе поиграть. Вовик со Славиком жили в километре-полутора от дома Панаровых, поэтому всегда с охотой принимали предложение. Пока тот копался на кухне у холодильника, друзья с интересом перебирали его сокровища, решая, чем займутся на этот раз.