Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Можно добавить, Софья Пантелеевна? — осторожно вопросил Алеша.

— Да, конечно, Панаров, — моментально сменила гнев рассерженной фурии на улыбку всезнающего сфинкса классная.

— Космическая станция станет центром для научных экспериментов, — звонким голосом объявил мальчик. — Чтобы и наша наука оставалась в мире на первом месте. Условия в космосе очень отличаются от земных. Там невесомость, там нет атмосферы, там космическое излучение…

— Молодец! — восторжествовала классная, окидывая олимпийским взором проникшийся наконец значимостью события класс. — Ты все понял, Пудовкин?

— Да, — поспешил тот сконфуженно кивнуть.

Весна на этот раз пришла негаданно рано — снежные залежи начали приметно таять, проседать, съеживаться уже во второй половине марта, когда обыкновенно в Бахметьевске еще трещали сухие морозы.

Маме Алеши это было не по душе.

«До половины апреля не долежит — теплынь… Опять летом без воды в колонках будем сидеть, и посохнет все», — пророчески сетовала она.

Снег быстро напитывался влагой, сжимался, испарялся и исчезал под беглыми весенними солнечными лучами, в ночную стужу покрываясь настом, жесткой ледяной коростой.

Всюду по утрам стеклом отсвечивала наледь, в гололедицу ходить по полированным, закаленным тропинкам стало опасно: ноги на каждом шагу разъезжались в разные стороны. Вопреки всем предосторожностям, Алеша по пути в школу раз-другой падал — коленки и локти были в синяках.

Его радовало то, что мучительные лыжные марафоны завершились — школьная лыжня безвозвратно поплыла.

Ребята жили в предвкушении весенних каникул. Особенно оживились выпускники: до вожделенной свободы им оставалась всего одна, последняя, четвертая четверть.

Алеша всей душой жаждал, ему не терпелось, чтобы десятиклассники поскорее ушли, канули из его жизни навсегда. В их числе находилось несколько опасных громил, заслуженно считавшихся грозой всей школы. Они не гнушались тем, чтобы пнуть ногой в кроссовке мелкого, щуплого четвероклассника, оставив пыльный след рифленой подошвы на спине или на груди, прижать его лопатками к стене в раздевалке и деловито обшарить карманы либо просто расслабленно и безучастно ко всему, нерасторопно, вперевалку проходя мимо, с громким звуком шлепнуть короткопалой, беспородной дланью по макушке ничего не подозревавшего и не смотревшего по сторонам захлопотанного малыша.

Особенно отличался в этих незамысловатых развлечениях шутник Панов. Рано созревший, широкоплечий и коренастый, с кривыми ногами с жирными ляжками, он каждую перемену зажимал визжавших девчонок в углах коридоров и ходил по школе с рассеянной, зловеще-дебиловатой улыбкой на синевшем щетиной скуластом обличье с низким лбом под прямой челкой «канадки».

Панова побаивались и учителя: на уроках он вел себя развязно, хамил и, кабы не дальние родственники в горкоме партии, никогда не пошел бы дальше восьмилетки.

Алеша сразу менял маршрут, лишь только завидев его приземистую фигуру, ибо крепко запомнил пронзительную, колющую боль и долго не отпускавший звон в ушах, когда однажды миновал его, с неизменной ухмылкой стоявшего с приятелями у окна, и на мгновение затерял из вида, тотчас же об этом сильно пожалев.

Панов, тихо, на цыпочках нагнав сзади, хлестко ударил его обеими потными ладонями по ушам, как по баскетбольному мячу, произведя щелкающий звук, что вдоволь позабавило пару таких же шутников.

Алешу резко мотнуло вперед, он потерял равновесие и упал на четвереньки, но тут же в ужасе вскочил и быстро побежал к лестнице, слыша многоголосый гортанный хохот за спиной.

Голова болела весь день. Он не пошел в буфет — тошнило, звуки из внешнего мира едва доходили до него, доносились, как сквозь вату, хотелось лечь лбом на прохладную парту и закрыть глаза.

Панов запомнил так удачно подвернувшегося под руку четвероклашку и издалека узнавал его, с широкой улыбкой поворачиваясь и делая вид, что хочет за ним погнаться. Алеша, не мешкая, враз удирал со всех ног и от души желал, чтобы поскорее настала долгожданная выпускная майская линейка.

Но все случилось раньше и по-другому…

Соседи одинокой разведенной женщины лет за тридцать, жившей в своем небольшом доме на две избы, слышали за полночь странные звуки, похожие на удары и сдавленные крики.

«Видать, Машка опять привела кого-то: напились и лаются, — рассудил пожилой глава семьи. — Ты утром зайди к ней, скажи, чтоб не шумели по ночам, а то участкового позовем».

Подоив еще затемно козу, соседка мстительно направилась по свежевыпавшему, хрустящему ночному снежку к крылечку разведенки. Хотела постучать погромче кулаком, но калитка была не заперта.

«Пьяная, что ль, дрыхнет?» — подумала она и осторожно вошла в чернеющие сени.

Там, на пороге двери, ведущей в избу, в луже замерзшей крови лежала, безжизненно раскинув руки, с высоко задравшимся платьем, Машка. Шея Машки была почти наполовину перерублена топором.

Соседка плаксиво взвизгнула и суетливо засеменила, поковыляла, припадая на ногу, обратно домой, негромко жалобно подвывая и причитая «ой, што делатса!»

Вызванный по телефону наряд милиции действовал четко и быстро. От крыльца Машки по свежему, рыхлому, крупитчатому снегу вели отчетливые следы кроссовок. В шесть утра их еще не успело замести и почти не затоптали прохожие — улочка была небольшой, тихой и безлюдной. Следы вели к кирпичному дому Пановых. Окровавленный топор торчал из сугроба во дворе. Вдрызг пьяный Панов в испачканном пятнами запекшейся крови спортивном костюме и заграничных кроссовках храпел, развалившись врастяжку на кровати. Доспать ему не дали. Его мать запуганно жалась в своей каморке и что-то беззвучно бормотала в ладошку.

Судебный процесс длился недолго. Доказательства преступления были настолько явными, что влиятельные горкомовские родственники предпочли не высовываться, в тихости умыть руки. Достигший шестнадцати лет Панов отвечал за содеянное по всей строгости закона. Судмедэкспертиза показала, что жертва перед убийством была изнасилована и жестоко, с переломом носа и нескольких ребер, избита.

Несчастная мать убийцы сошла с ума и бесследно исчезла из города. Родственники тишком поместили ее в областную психбольницу, где она и сгинула.

В скандально прославившуюся школу приехала высокая комиссия из области. Сигнал был очень серьезным, и резонанс грозил тяжелыми последствиями всему руководству. С директором и завучами велись длительные беседы на повышенных тонах за закрытыми дверьми. После одного из разговоров директора вынесли из кабинета на носилках «скорой» и отвезли в госпиталь в Саратов. Поговаривали, что с прободной язвой. Оказалось, это был рак, карцинома желудка — в школу он уже никогда больше не вернулся. Завуч по учебно-воспитательной работе воспользовалась советом проверяющих, уволилась по собственному желанию и уехала из города.