Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Я и не говорю, что рождаются… Я во врожденную совесть не верю, — начиная скучать, зевнул Анатолий. — И все эти априорные штучки кантовские — метафизика чистой воды. Ядрышко нужно в разум, в мозг засевать, причем в раннем детстве… Потом уже поздно.

— Ремнем, что ли?.. Розгами? — иронично уточнила Надежда. — Это в тебе отец твой заговорил… Стареешь, раньше ты по-иному рассуждал.

— Иногда и так, — равнодушно кивнул Панаров, погружаясь в чтение. — Но правильнее — научением, образом, мифом, как Платон советовал, хоть поэтов-мифотворцев и не привечал, но это уже более поздних, что не людей к богам, к идеям возносили, а богов в глине людской перепачкали… И жестким порицанием со стороны авторитета всего плохого, злого и безнравственного. В семье — со стороны родителей, отца, в школе — учителей… Так что, хоть я его классную и не жалую, сейчас в общем и целом поддерживаю. От пеленок свободно и самочинно развивающихся гармоничных личностей не бывает… Бывают либо плевелы, упущенные не по своей вине, либо эгоисты с атрофией органа сочувствия к чужой боли, для которых окружающий мир — плод их фантазий извращенцев-солипсистов.

Алеша навострил уши, подслушивая тихий говор взрослых, и, хотя значительной части не смыслил, чувствовал, что согласен с папой. Сами по себе хорошими мальчиками не вырастут, не станут добрыми ни Долманкин, ни Копнин, ни Зорькин. Как не стал им Панов…

О собственном будущем и присущих ему моральных качествах он как-то пока не особо задумывался.

Самосознание нравственного взросления лишь делало первые попытки достучаться исподволь до его разума, только начинавшего привыкать к сомнениям и противоречиям.

Дети быстро и вынужденно приучаются переставать сомневаться в своем существовании в мире, в бытии безусловном, но жестко отграниченном со всех четырех сторон-измерений от подлинного бытия, память о котором надежно стирается в первые годы жизни. Смиряются с бесконечно далекой от этики сострадания равнодушной действительностью, с материальной достоверностью окружающего их сурового внешнего мира.

Слишком часто они чувствуют, испытывают, терпят боль от соприкосновения с ним — лучшее доказательство реальности его в них и их в нем…

На весенних каникулах Алеша опять беспрекословно и терпеливо обирал мелкие, клейкие березовые почки с охапок топорщившихся глянцево-коричневых веток, привезенных лесорубами по просьбе мамы, топтался ногами, обутыми в глубокие резиновые сапоги с шерстяными носками, вдоль топких берегов речушки, подбирая нападавшие в снег черные кругленькие пористые ольховые шишки, и пачкался с головы до пят в липнущей смоле на мягкой и душистой груде «лапки», колючих зеленых веток, наваленных огромной кучей в цехе переработки хвои на кормовую добавку для скота.

За неделю следовало выполнить положенную норму: три спичечных коробка березовых почек, два полиэтиленовых пакета сосновых и три — ольховых шишек. В обмен на ценное сырье школа должна была получить от городской фармфабрики цветной телевизор в «Красный уголок». Помимо обязательного зачета личной нормы, устраивались и соревнования на самый большой и тяжелый мешок. Здесь ребята из рабочего поселка взяли все призовые места. Хотя подарки их не особо порадовали — детские книжки с произведениями русских классиков.

Цветной телевизор школа действительно заполучила. На торжественной линейке Слон гнусаво и пространно поблагодарил фармацевтов, раздал почетные грамоты пионерам-ударникам и забрал его в свой кабинет. Алеша выведал об этом от наблюдательных двоечников, которых поочередно вызывали после уроков к директору «на ковер» на нешуточный разговор — последняя четверть была для них решающей.

Возвращаясь с очередной ходки с товаром, Панаров привычно ступал по узкой тропке почти в полной темноте к той части ограждения, где тянулись бараки свинокомплекса. Подпрыгнув и с усилием подтянувшись на руках, помогая себе правой ногой, носком упершейся в удобную выбоину, щель в бетоне, он перемахнул на другую сторону вблизи от свинарника. В воздухе стоял резкий, въедливый запах аммиака и обильных свиных испражнений. За стенами длинного барака сонно похрюкивали сытые поросята.

Не все в руководстве района поначалу понимали, зачем стеклозаводу иметь свиноводческий комплекс. Над директором подшучивали и кропали бойкие фельетоны в районную газетку «Знамя труда». Но когда первые тонны мяса поступили по себестоимости в заводскую столовую, когда сотни рабочих стали покупать свинину не на рынке, а у проходной за полцены, когда дальновидный директор нежданно привез награду из Москвы за свое начинание (не спасшую, однако, от расстрела с конфискацией в год Олимпиады), мода на карманное животноводство охватила леспромхоз и другие предприятия города.

С дешевыми промышленными тарифами на электричество и солярку растить свиней при заводе, закупая корма по линии ведомства, было выгодно. А позднее, уже при новом смышленом молодом директоре, и похвально, хоть и двусмысленно, отвечало политике хозрасчета.

— Здорово, Ефимыч! — по возможности придав голосу щепотку бодрой непринужденности, поприветствовал Панаров заспанного дежурившего Семена, так некстати вылезшего из своей конуры. — Я проскочу через тебя в горячий?

— Здоров! — хмуро наклонив голову и зевая, негостеприимно ответил Козляев ночному гостю. — Че, опять с Боксером поганку мутите?

— Ну да, попросил помочь там по мелочи, как обычно, — отряхиваясь от пыли, подтвердил тот.

— Я в ваши с ним дела не лезу. У меня свои дела. Но мне-то какая выгода, что ты всякий раз через мои нычки ныряешь?.. — засопев, недовольно вопросил Козляев. — Рискую из-за тебя ни за хрен…

— Да чем ты рискуешь-то? — все еще стараясь играть в шутливый тон, переспросил его Анатолий. — Ну, раз-два в месяц проскочу тут… С пустыми руками. Если б я хрусталь через твои нычки таскал — другой коленкор.

— А коли примут вас с Боксером? — злобно покосился на него Семен. — Я ваших дел не знаю и знать не хочу. Ведь раскручивать станут: как с территории, как на территорию… И на меня с вашей помощью выйдут — не как на свидетеля, а как на подельника… Я ведь только снаружи — вроде дурак дураком. Я все секу и кумекаю… Мне-то ваши поганки на кой черт сдались?

В ночном разговоре повисла долгая неприятная пауза. Панаров почувствовал, что Козляев ждет встречных предложений. Семен был не из тех, кто переживал за чистые руки и незапятнанную совесть: на заводе многие люди знали, что он приторговывал и комбикормом, и свининкой. Задабривая отборным свежим мясцом руководство и начальников ВОХР, много он мог себе позволить, и не особо его тревожили нечастые ночные визиты Панарова. Но брать его в долю, платить за молчание без ведома Боксера, пахло залетом… Да и не жирно ли ему будет, с долей в деле почти ни за что? Какой тут риск, ежели в его вонючую епархию брезгливые вохровцы носа не суют ни днем ни ночью?.. Нужно как-то по-другому уговориться, задобрить мужика малой кровью… Не бежать же ему, как мальчишке бестолковому, из-за каждой мелочи жаловаться Генке?..