Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Массовому переселению наших беженцев из Сербии особенно способствовала организация генерала Потоцкого 220 220 Дмитрий Николаевич Потоцкий (1880-1949) – военный и общественный деятель. Генерал-майор. Герой Первой мировой войны. Участник Белого движения. С 1919 в эмиграции. В 1924 организовал частное общество «Техпомощь», помогавшее русским эмигрантам в Югославии оформить контракты с французскими фирмами. Секретарь Офицерского общества лейб-казаков. После Франции жил в Алжире, а после Второй мировой войны переехал в США. по вербовке рабочих для французских заводов и фабрик. Контракты давались охотно, визы тоже, и наши колонии в Югославии стали быстро редеть.

При таких условиях издавать «Новое время» становилось все более и более трудно. Наша попытка перевести свою газету в Париж не увенчалась успехом. Работать приходилось напряженно, но безрезультатно. От этой нервной работы у меня начались частые головокружения. Нужно было обратиться к врачу.

– Дорогой Константин Яковлевич, – сказал я нашему сотруднику Шумлевичу, который часто ужинал в ресторане «Русская семья» вместе с профессором Сиротининым 221 221 Василий Николаевич Сиротинин (1856-1934) – врач-терапевт. Один из основоположников кардиологии в России. Директор госпитальной клиники внутренних болезней Военно-медицинской академии в Петербурге. Председатель Медицинского совета при Министерстве внутренних дел. С 1920 в эмиграции, жил в Белграде. Лейб-медик короля Петра I Карагеоргиевича. Председатель Российско-сербского медицинского общества. В 1922 переехал в Париж; работал в хирургическом отделении в Вильжюиф. и засиживался там с ним за стаканом вина. – Спросите при встрече профессора Сиротинина, когда он может принять меня в качестве пациента.

– С удовольствием. Я его как раз сегодня увижу. А что у вас?

Я рассказал. Между прочим, с Сиротининым мы были знакомы еще по Петербургу.

Шумлевич охотно обещал переговорить и на следующий же день сообщил, что профессор ждет меня в ближайшую среду к семи часам вечера. Шумлевич тоже пойдет к нему, так как давно чувствует всякие недомогания.

В назначенный день и час мы явились к профессору. Он принял нас в своем кабинете и подробно принялся за обследование наших организмов. Сначала взялся за меня: заставил ходить по одной половине с вытянутыми вперед руками; затем молоточком определил коленный рефлекс; потом ручкой молоточка стал проводить по коже, чтобы узнать, как ведут себя капилляры; после этого поднес к глазу свечу, чтобы проверить, как сжимается зрачок; наконец, выслушал сердце, долго жал печень. И обратился ко мне со строгим вопросом:

– Вы много пьете спиртных напитков?

– О, нет. Очень редко и мало.

– Бросьте совершенно. А курите много?

– Да, порядочно…

– Ни одной папиросы больше!

Он присел к письменному столу и стал писать рецепт. На листке бумаги под его пером выросло довольно длинное произведение, вроде баллады.

– А теперь вы… – обратился он к Константину Яковлевичу. – Раздевайтесь!

Организм Шумлевича профессор признал никуда негодным. И сердце истрепанное, и почки дрянные, и печень набухшая, и подагра запущенная.

– Пить нельзя! – мрачно сказал он, взявшись за составление рецепта.

– Помилуйте, профессор… Но я без этого скоро умру!

– Все равно. Затем – прекратите курить. Ничего жирного. Ничего острого.

– Ох! – тяжко вздохнул Шумлевич.

Бережно спрятав рецепты в карманы, мы спросили Сиротинина, сколько должны ему за визит. Он с негодованием отказался от всякого гонорара, а когда мы стали прощаться, категорически заявил, что нас не отпустит, пока мы у него не пообедаем и не проведем вместе вечер.

Войдя в столовую, я поразился виду накрытого стола. Графинчик и бутылочки с сербской ракией, со сливовицей, с русской водкой – зубровкой, лимонной, перцовкой, простой белой. Вина – сербские, македонские, далматинские. Закуски разных сортов – маринованные грибы, фаршированные баклажаны с паприкой, сосиски в томатном соусе, тоже с паприкой…

– Ну, садитесь, господа, – весело потирая руки, начал профессор. – Вы сюда, вы – сюда… С чего начнем? С ракии, или с нашей отечественной? Хотите перцовки? – ласково обратился он ко мне.

– О, нет, – испуганно ответил я. – Перцовка обжигает… А кроме того, сами вы, профессор, только что мне говорили…

– Мало ли что говорил! Один раз не в счет. Ну, не хотите, тогда начните с зубровки. Выпьем, закусим как следует, a затем будет горячее…

Мы с Константином Яковлевичем ушли от Сиротинина около полуночи. И это возвращение до сих пор вызывает во мне жуткое воспоминание. Никогда в жизни со мной ничего подобного не было. Я шел посреди улицы, держа своего коллегу за руку, старался идти так, чтобы меня не качнуло ни вправо, ни влево. И мы оба – не то, чтобы громко, но и не особенно тихо – пели сербскую национальную песню «Тамо далеко».

Ну, бывало изредка, и раньше, и позже, – становился я в подобных случаях или излишне веселым, или слишком-говорливым. Иногда раскраснеюсь. Иногда суечусь… Но чтобы так – петь, да еще на улице, да притом ночью… Нет. Никогда.

Сербский период русской эмиграции заканчивался. Столица зарубежной Руси постепенно переходила в Париж, который впоследствии в свою очередь уступил подобное название Нью-Йорку. Было бы заманчиво в истории этой эмигрантской Руси Белград назвать Киевом, Париж – Москвой, a Нью-Йорк – Петербургом. Однако, вполне, серьезные основания для такой параллели едва ли можно найти. Правда, в Белграде, как и в Киеве, впервые появились в большом количестве Рюриковичи.

Правда, Париж стал немного напоминать Москву, когда воцарившийся в нем Милюков стал отбирать у разных удельных родственников политических групп их председательские колокольчики, а самостоятельную Е. Кускову 222 222 Екатерина Дмитриевна Кускова (1869–1958) – публицист, активный деятель революционного, либерального и масонского движений, прозванная оппонентами «вдовушкой русской революции». В 1922 г. по указанию Ленина была выслана за границу. Жила в Праге, затем в Женеве. Проповедовала идеологию «возвращенчества». , в качестве Марфы-посадницы, вместе с ее вечевым колоколом, водворил у себя в редакции. Правда и то, что русский Нью-Йорк по темпу жизни и по деловитости более всего похож на Петербург, особенно на нашу аристократию, старавшуюся, обязательно говорить по-английски…

Но все эти сравнения ни к чему. Так как в жизни культурных народов таких явлений, как Зарубежная Русь, никогда еще не было.