Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

А сидящая рядом со мною хозяйка видит, как я с ужасом зажмуриваю глаза, и участливо спрашивает:

– Вам нехорошо?

…Нет. Бог с нею, с мнемоникой.

Помню, когда-то давно, изучал я в университете психологию, и даже сам преподавал ее в гимназии. Занимался я и вопросом о памяти, управляемой законом ассоциацией, по которому всякое представление воспроизводится не иначе, как под влиянием связи своего содержания с содержащем предшествующего или сопутствующего состояния сознания. Интересны были в этой области работы бреславльского профессора Эббингауза 247 247 Герман Эббингауз (Hermann Ebbinghaus; 1850-1909) – немецкий психолог-экспериментатор. Автор монографии «О памяти». , опыты которого показали, что память управляется весьма точными законами; но какими – я уже забыл. Вспоминается только, что основными условиями хорошего запоминания являются живость восприятия, внимание и повторение. Любопытны были и исследования французского профессора Рибо 248 248 Теодюль Рибо (Theodule Ribot; 1839-1916) – французский психолог, педагог. Профессор Сорбонны и Коллеж де Франс. Автор термина «ангедония» (снижение или утрата способности получать удовольствие). о болезнях памяти, но какие – тоже не помню; однако, одну его значительную фразу могу воспроизвести и сейчас! «Чтобы помнить, нужно забывать».

И о расстройствах памяти тогда тоже кое-что читал. О болезненном повышении памяти – гипермнезии, и о таком же ослаблении ее – амнезии. Гипермнезия бывает при некоторых отравлениях, при гипнотических состояниях, при мании. Амнезия же происходит от различных причин. Ее легкая форма нередко встречается и у людей среднего возраста – просто рассеянных и невнимательных – чаще всего у глубоких ученых, особенно у гениев. И вот это-то обстоятельство сильно меня успокаивает в моих неприятностях с памятью.

А может быть, действительно, все у меня объясняется не возрастом, а просто тем, что я слишком учен и, вдобавок, слегка гениальный?

Ведь профессор Рибо говорит: «Чтобы помнить, нужно забывать». А это значит вот что: если, например, какому-нибудь серьезному естествоиспытателю нужно запомнить две тысячи разновидностей блох, то ему, разумеется, необходимо забыть кое-что менее важное – хотя бы Марию Петровну, или Николая Ивановича, или кого-нибудь из своих родственников, чтобы в своем мозгу освободить место для блох.

Точно также не может ученый, концентрирующей все свое внимание на жизни инфузорий, на их питании, и на их размножении, следить одновременно за тем, как питаются окружающие его люди, кто из них женится и на ком. Ведь объем внимания у нас весьма ограничен. А напряженность внимания – тем более. Человек интересующейся всеми и всем, в общем, по существу, никем и ничем не интересуется.

Успокоившись на всех этих соображениях, я, в конце концов забросил мнемонику, перестал огорчаться, когда кто-нибудь из знакомых на меня обижается, и не смущаюсь, если на многолюдных собраниях по ошибке поцелую руку не даме, a мужчине, или, приходя в гости, повешу на вешалку, кроме пальто, шляпы и палки также и свои очки.

Мои коллеги по рассеянности – великие ученые и гении, проделывали вещи похуже.

Ньютон, например, когда варил для себя яйца всмятку, обычно брал в руку часы и следил за минутною стрелкой. Но, бывало, он ошибался: клал часы в кипяток, а яйцо подносил к глазам и следил, когда пройдет три минуты.

Или физик Ампер. Шел в Париже по улице, захотел спешно произвести какое-то вычисление, подошел к стоявшей у тротуара карете, достал из кармана мелок и на задке кареты начал писать. Когда же экипаж двинулся с места, постепенно развивая скорость, Ампер довольно долго бежал за ним, чтобы закончить свои вычисления.

Безусловно, между гениями и стариками есть какое-то мудрое сродство. И у тех и у других память и внимание вовсе не слабеют, а просто умнеют: не задерживают того, что не представляет особенного интереса.

И потому-то, наверно, старость считается мудрой и пользуется приблизительно таким же почетом, как и гениальность. Разница тут только в том, что гений прикасается своим вдохновением к вечным тайнам бытия во время своей жизни, а старые люди прикоснутся к ним в ближайшем будущем, через годик, через два, когда вся истина мира им сразу откроется.

А при таком выигрышном положении стоит ли мне заниматься мнемоникой и огорчаться какими-то неудачами в светском общении с ближними?

В ненормальное время живем мы. Одно за другим, непрерывно, всевозможные тревожные события: конференции, тайфуны, свидания вождей, столкновения аэропланов, выпуск чьих-нибудь мемуаров, убийства, успокоительные заявления глав правительств. Опытные взрывы атомных бомб…

Есть от чего пошатнуться нервам.

А тут еще излишний опыт прошлых лет: одна мировая война, другая мировая война, холодная война на Западе, горячая война на Дальнем Востоке. И прохладные отношения повсюду.

И если ко всему этому прибавить темп нынешней жизни, эту вечную спешку, этот непрерывный шум – гудение автомобилей, треск мотоциклетов, жужжание авионов, рев радио, назойливое мерцание вечерних огненных вывесок, – то при подобных обстоятельствах культурному человеку остаться нормальным, действительно, не очень легко.

С внешнего вида все у него как будто естественно. А в чем-нибудь, все-таки, общее влияние цивилизации и прорвется.

Вот, есть у меня одна знакомая дама. Женщина милая, образованная, с изысканным вкусом, не лишенная различных талантов. И одно у нее – беда: безумно любит собирать веревочки. Это у нее осталось со времен второй великой войны. Веревочки она обожает всякие: и длинные, и короткие; и серые, и белые, и цветные; и от пакетов, и от посылок, и от кондитерских коробок; и даже совсем простые, громоздкие, вроде тех, на которых сушат белье.

Однажды мы с нею в порту встречали на пристани ее старую подругу, которую она не видела несколько лет. Пароход подошел, отшвартовался, сходни спустили, пассажиры стали высаживаться…

А моя спутница смотрит не на сходни, а в сторону кормы, где матросы возятся с толстым канатом, оборачивая его вокруг железного причального столбика. И смотрит именно на канат. Восторженно-любовно. Точно зачарованная…

Только объятия приехавшей подруги вывели ее из этого транса.

Я уверен, что будь у этой дамы квартира побольше, с лишней запасной комнатой, она собирала бы при случае и все такие морские вещицы.

Получая из Америки посылку от добрых людей, она лихорадочно накидывается на этот подарок и рассматривает: какой веревочкой перевязана коробка. Что внутри, ее мало интересует; обычно содержимое она раздает нуждающимся знакомым. Но веревочку и бумажную обертку снимает с посылки бережно, осторожно, чтобы, не дай Бог, не повредить, и, аккуратно сложив и свернув, несет в кладовую, которую предусмотрительно запирает на ключ.