Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Докторов она меняет часто, так как все они – коновалы и ничего не понимают. Некоторые из них даже грубы и нахальны. Один, француз, после осмотра сказал, что завидует ей и сам бы желал быть таким здоровым, как она. А другой, русский, на просьбу Аллы Владимировны прописать что-нибудь, начертал ей следующий наглый рецепт:

«По утрам: крепкий кофе с молоком или со сливками, бутерброды с ветчиной или колбасой, сдобная булка с вареньем.

За пять минут до завтрака – две рюмки водки, пирожки с мясом, сосиски с кислой капустой. Через десять минут после этого: эскалоп с гарниром и отварная рыба, если нет жареной; на сладкое – фруктовый салат.

Вместе с едой – двадцать капель воды и пол-литра красного вина. После еды через пять минут – кофе с коньяком».

Только одного приличного доктора нашла Алла Владимировна, который действительно внимателен и удачно поддерживает ее хрупкое здоровье. Обычно прописывает он пять-шесть разных лекарств сразу, предупреждая, однако, что не следует слишком злоупотреблять их приемом. Алла Владимировна после визита радостно направляется в аптеку, покупает все, что нужно, несет домой и бережно прячет в особый шкапчик: там хранятся у нее все другие патентованные средства, прописанные за последние годы: липиодоль, нисиль, кодоформ, актифос, падериль, октенсаноль, пеиристальтин, дезинтекс, уроформин… Разумеется, ничто из этого не принимается, но на всякий случай содержится в строгом порядке, чтобы в любой момент быть под рукой. Бывает, что кто-нибудь из близких людей спросит Аллу Владимировну, почему она не попробует принять что-либо из этого фармацевтического богатства? Но она или отводит разговор в сторону, или неохотно отвечает:

– Я недавно прочла в «Ридерс Дайджест», что современные лекарства очень сильны и что пользоваться ими могут только вполне здоровые люди.

Вообще же Алла Владимировна не любит, когда кто-нибудь, даже из близких друзей, вмешивается своими советами в ее способы лечения. А самое неприятное для нее, это – если неосторожно сказать ей, что за последнее время она очень поправилась и что вид у нее превосходный.

– Ну, что вы говорите? – возмущенно отвечает она. —Я никогда не чувствовала себя так отвратительно, как теперь!

За все время нашего знакомства один только раз призналась она мне, что чувствует себя значительно лучше. Но, сказав это, тут же тревожно добавила:

– Ох, боюсь… Ни к добру это!

Мог бы я, помимо Аллы Владимировны, привести еще несколько примеров странностей у некоторых знакомых дам. Одна, например, смертельно боится заразиться чем-нибудь и потому главную часть жизни тратит на антисептические меры; на свое портмоне или на кошелек со страхом смотрит, как на жуткий очаг заразы; вынув из них при расплате в магазине тысячу франков, или сто, или двадцать, и получив сдачи, она торопливо направляется домой, обмакивает руки в крепкий раствор жавеля, затем моет их мылом, a после этого скребет щеточкой, чтобы зараза случайно не забралась под ногти. Каждую кастрюлю, прежде чем варить в ней что-нибудь, она сначала обеззараживает продолжительным кипячением воды, чтобы убить все бактерии, которые могли в нее забраться после предыдущего употребления. Овощи предварительно протирает эфиром, моет «в нескольких водах» и только тогда готовит салат. Кожицу от фруктов никогда не ест, хотя в ней и находятся витамины.

– Витаминам я не доверяю, – говорит она. – Они могут дружить и со стафилококками, и со стрептококками.

И всегда на руках, на ногах и на шее у нее можно видеть там и сям круглые, продолговатые и разветвленные ярко-красные пятна: это – фталокром, покрывающий все замеченные на коже царапины, трещинки, ссадинки.

А другая дама отличается уже не антисептикой, а просто страстью к чрезмерной чистоте вообще. Чистота, конечно, очень полезна и для души, и для тела; но так как все абсолютное недоступно в несовершенной земной жизни, то этой бедной женщине всегда не хватает дня, чтобы достигнуть своего идеала. То появится какое-то странное пятнышко на паркете, которое не хочет сходить, несмотря на трение, на скобление и на вытравливание. То остатки серебра начинают темнеть; то на статуэтку села муха; то на обоях в гостиной вскочил какой-то волдырь.

Бывает, возится это несчастная весь день, выбивается из сил, сляжет, наконец, изнеможенная на диван, чтобы перевести дух. Муж стоит мрачно возле, говорит:

– Ты так умереть когда-нибудь можешь, душечка.

А она резко отвечает:

– Лучше умереть в чистоте, чем жить в грязи.

Однако, довольно раздражать дам. Остановимся на этих женских примерах и перейдем на мужские. Не буду я приводить серьезных патологических случаев, связанных с мужской выпивкой под соленый огурец, или без огурца: это не входит в настоящую задачу. Но легких уклонений от нормы и среди нашего брата немало. Только, в отличие от женщин, мужчины впадают в уклонения не по признаку практической жизни, а, главным образом, – по признаку идеологическому.

Некоторые, например, проявляют не то чтобы манию величия, но как бы сказать, – манию величавости. Взгляд их – загадочно-пренебрежительный; на лбу этакая поперечная складка горделивого самосознания. Одного из них, наверно, многие русские парижане встречали: он всегда ездит в метро с русским университетским значком на отвороте пиджака. Болезненным самомнением отличается и другой мой знакомый, который возомнил себя исключительной личностью: оказывается, он, – единственный в нашей русской колонии сын простого солдата и не имел никаких предков ни при Екатерине Великой, ни при Петре. Приблизительно такой же странностью обладает и другой мой приятель: каким-то чудом ему не удалось получить в свое время чина выше подпоручика, и теперь он этим чином болезненно чванится: кругом – десятки генералов, сотни полковников, столько же ротмистров; а он, подпоручик, – один. Вроде маршала. И, разумеется, этот маршальский жезл ударил ему в голову.

Другой разряд наших неуравновешенных мужчин отличается уже иной формой уклонения от нормы, а именно – мультилоквенцией. Мультилоквенция обычно считается женской болезнью; но за долгие годы эмигрантского существования мужчины так часто в домашнем обиходе заменяют женщин – стирают, гладят, готовят обед, починяют белье, что в них поневоле выработались и специфические женские качества. Единственная разница только в том, что женщины любят слишком много говорить о настоящем, об окружающем, а мужчины – о прошлом, об окружавшем. Кто из нас не слышал подробностей о минувших боях от таких словоохотливых собеседников, от которых невозможно никуда отступить в полном порядке? А как был я однажды потрясен, когда один бывший судебный следователь в продолжении нескольких часов во всех деталях описывал мне вскрытия двадцати четырех трупов, при которых ему пришлось присутствовать в течение своей деятельности.