Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

А однажды и сам Кошуро-Масальский, снова приехав в Петербург, рассказал мне, вместо очередной забавной истории, об одном тревожном случае в его губернии. Некий простодушно-либеральный помещик решил подарить соседним крестьянам участок земли, входивший клином в их владения. Поехал он в город, юридически оформил дар, объявил мужикам о своем благородном поступке. А через две недели прискакал этот жертвователь к губернатору за помощью. Оказывается, крестьяне подняли бунт, стали грозить своему благодетелю тем, что разнесут его усадьбу, если он не предоставит им все имение целиком. «Царь, – говорили они, – приказал, чтобы все помещики передали мужичкам свои земли, а этот мошенник царский приказ утаил, небольшую часть имения отдал, а все остальное присвоил себе».

Как ни печально, но пожить некоторое время в русской деревне и лично ознакомиться с настроениями крестьян мне так и не пришлось. Не было времени. Один раз только представился случай, да и то – какой это был случай!

Неприятно даже вспоминать.

Командировали меня однажды в Киев для обследования вопроса об украинском сепаратизме. Самостийники вели тогда усиленную пропаганду; «мова» Грушевского 144 144 Михаил Сергеевич Грушевский (1866-1934) – украинский и советский историк, общественный и политический деятель. Революционер. Один из лидеров украинства. Председатель Украинской центральной рады. Автор «Истории Украины-Руси». настойчиво рекламировалась австрийскими агентами среди малороссийской интеллигенции; в Киеве открыто распространялась самостийная литература с историческими справками об исконной независимости Украины, с этнографическими указаниями на бездну различий между москалями и хохлами, с приложением географических карт, на которых самостоятельное украинское государство должно занимать весь юг России от Карпат до Волги, включая по пути Крым и Северный Кавказ.

Вот, во время этого пребывания в Киеве, я и решил посвятить один день на ознакомление с украинской деревней, отправился с визитом к дальним родственникам – помещикам, жившим в десяти верстах от Боярки.

Вылез я из поезда в Боярке, нанял какой-то допотопный экипаж с хохлом возницей и двинулся в путь.

Дело было летом. Кругом колыхались хлеба, – не знаю, что: пшеница или рожь; в университете я их не проходил. Кое-где возвышались деревья, где-то вдали виднелись рощи. Вспомнил я гоголевское «Степи, как вы хороши», и согласился, что Гоголь прав. Хотя теперь уже не степи, а обработанные поля, все равно – хороши.

Возница мой с безразличным видом сидел впереди и лениво помахивал кнутом. Проехали мы с ним около пяти верст; и мне, наконец, стало неловко. Нельзя же не сказать ни слова своему спутнику за всю дорогу! Еще, чего доброго, обидится, подумает, что я, барин, пренебрегаю его скромным обществом.

Предлог для разговора представился. Откуда-то со стороны, не то из оврага, не то из рощи, стал до нас доноситься странный звук: «у-у-у». Кричало какое-то незнакомое мне существо, очевидно, деревенское, украинское. Я прислушался. Крик повторился: «у-у-у».

– Скажите, пожалуйста, – стараясь подчеркнуть свое интеллигентское уважение к крестьянскому званию, с изысканной любезностью спросил я. – Вы не знаете, случайно, какая это птица кричит?

Возница мрачно покосился на меня и ничего не ответил.

– Скажите, пожалуйста, – повторил я вопрос. – Какая это птица кричит?

Возница на этот раз решил уже ответить. Однако ответил не сразу. Некоторое время посидел, не двигаясь на месте; затем сплюнул в сторону, на дорогу, следя за траекторией своего плевка; и после этого медленно стал поворачиваться в мою сторону.

– Птиця? – с суровым презрением проговорил, наконец, он. – Яка-ж це птиця? Це – жаба!

Приблизительно две версты проехали мы, пока я пришел в себя от смущения. Какая глупость! Не уметь отличить лягушки от птицы! Слава Богу, на своем веку лягушек я слышал и видел немало.

По обе стороны хлеба уже кончились. Прошел участок голой земли, очевидно, как говорится, под паром. A затем началась, по-моему, настоящая гоголевская степь. Вся усеянная травой с прелестными розовато-фиолетовыми цветочками.

– Скажите, пожалуйста, – стараясь загладить наивность предыдущего вопроса, снова заговорил я. – Вы не можете мне сказать, что это за трава растет здесь?

– Трава? – уже не поворачивая головы, точно обращаясь к лошади, переспросил возница. – Яка трава?

– А вот эта…

– Трава! Да це-ж гречиха!

Последние три версты мы оба проехали молча. Почему-то не хотелось говорить ни ему, ни мне.

Родственники искренно обрадовались моему неожиданному визиту, засадили за стол, стали с места в карьер поить и кормить настойками, соленьями, вареньями, наливками; после этого – завтраком; после завтрака чаем; после чая обедом, опять с настойками, соленьями, вареньями, печеньями.

Мне очень хотелось вырваться из заколдованного круга еды, чтобы пройтись по деревне, впитать в себя запах чернозема и слегка ознакомиться с крестьянским вопросом. Но, к сожалению, после завтрака приехал из города маклер, которому хозяйка помещица продавала свой хлеб. И мне пришлось сидеть со всеми в столовой до самого отъезда.

– Вот, дорогой мой, – сказала хозяйка мне, – прошу любить и жаловать нашего Соломона Ильича. Хотя он и еврей, но, как исключение, прекрасный честнейший человек. Я ему верю, как самой себе. А это, Соломон Ильич, – обратилась она с любезной улыбкой к гостю, – особенно ценно, потому что я страшная антисемитка.

– Ох, ох, – с шутливым вздохом ответил маклер. – Что вы жидоедка, это все знают. Только послушайте, мадам, что я вам скажу. Между всеми русскими антисемитами вы не встретите ни одного человека, у которого не был бы, как исключение, хотя бы один приятель еврей. Ну, а теперь возьмите арифметику и посчитайте. В России сколько всех чисто русских людей? Сто миллионов? А евреев сколько? Шесть? Так если у каждого из вас есть исключительный честный еврей-друг, значит все мы ваши друзья и все мы исключительно честные!

Подобным образом соприкоснувшись с населением малороссийской деревни, я поздно ночью вернулся в Киев.

Итак, из-за слабого знакомства с земским делом, я тяготился ведением Отдела внутренних известий. Зато редактирование литературно-художественного журнала «Лукоморье» было мне по душе.

Суворинское издательство не жалело на журнал средств, платило сотрудникам высокий гонорар: «Лукоморье» издавалось богато, на прекрасной бумаге, с репродукциями в красках картин современных художников и с печатаньем собственных художественных оригиналов.

В силу того, что мы в этом деле избегали всякой политики, сотрудниками журнала оказались люди разных направлений, исключая крайне-левых. Работали у нас Вентцель, Волконский 145 145 Михаил Николаевич Волконский, князь (1860-1917) – писатель, драматург. Автор многих исторических романов и пародийной оперы «Вампука, Принцесса Африканская». Монархист, один из руководителей «Союза русского народа». , Сергей Городецкий 146 146 Сергей Митрофанович Городецкий (1884-1967) – поэт, переводчик, педагог. Один из организаторов (вместе с Н. С. Гумилевым) «Цеха поэтов» (1912). После революции жил в Баку, затем в Москве. Автор нового либретто («немонархического») оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя», получившей название «Иван Сусанин». , Гумилев, Анна Ахматова, Кузмин 147 147 Михаил Алексеевич Кузмин (1872-1936) – поэт, прозаик, драматург, переводчик, критик. , Георгий Иванов 148 148 Георгий Владимирович Иванов (1894-1958) – поэт, публицист, переводчик, критик. Один из крупнейших поэтов русской эмиграции. , Савватий 149 149 Савватий (наст. имя Наталья Игнатьевна Потапенко; 1887-1944) – писательница, публицист, танцовщица. После революции эмигрировала, жила в Брюсселе. и многие другие.