Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Каждую неделю, после выхода очередного номера, собирались мы в своем помещении при редакции «Нового времени». Со стороны либеральных сотрудников это было довольно мужественно: появляться в издании газеты, преданной анафеме революционным общественным мнением. Однако они шли на риск. И это показывало, что будь у национального лагеря достаточное количество меценатов для выпуска солидных изданий, русская литература не оказалась бы на службе у революции.

На еженедельных собраниях нашего «Лукоморья» бывало оживленно и весело. Обсуждались темы, читались стихи. Гумилев, мечтательной природе которого была скучна обычная цивилизованная жизнь, уходил мыслью в экзотику, или в эпоху конквистадоров; Савватий – в литературе мужчина, а в жизни женщина – приносила рассказы, очень часто построенные на скрытой порнографии, с чем я нещадно боролся; Георгий Иванов, который впоследствии, в эмиграции, поносил «Новое время», посещал редакцию очень охотно…

А жизнерадостный пожилой князь Волконский, один из сотрудников «Кривого зеркала», был на наших собраниях душою общества. Приносил обыкновенно какие-нибудь юмористические пустяки, иногда очень милые. И декламировал, например:

И так далее. Декламирует, декламирует, до тех пор, пока кто-нибудь не запротестует и не скажет:

– Довольно, князь.

Давал нам в «Лукоморье» свои рассказы и Куприн. Но получить их было не легко. Подобное дело сопровождалось иногда тяжелыми осложнениями.

Как-то раз попросил я секретаря Елагина отправиться к Куприну в Гатчину и взять у него рассказ, который тот давно обещал нам. Секретарь поехал в Гатчину как раз в день нашего еженедельного собрания и обещал к вечеру вернуться и сообщить о результатах поездки.

Собрались мы в девять часов, но секретарь не явился. Ждем час – его нет. Берусь я за телефонную трубку, звоню к Елагину на квартиру. Сначала долго не отвечают, a затем слышу – кто-то возится у аппарата, сопит и кряхтит.

– Марк Николаевич, вы? – спрашиваю.

– Ох… Я.

– Мы вас ждем. Почему не приходите на собрание?

– Убирайтесь к черту!

Голос у него странный, неузнаваемый. Вместо обычного приятного баритона сиплый надтреснутый бас.

– То есть, как к черту? Вы у Куприна были?

– Ббб… был.

– Давно вернулись?

– Ттт… только что.

– И что же?

– Тттошнит. И – ггголова…

Поняв, что Марк Николаевич пьян, но узнав из дальнейших переговоров, что рассказ, все-таки, получен, я прошу незадачливого секретаря поставить будильник, поспать часа полтора, a затем прийти с рассказом на собрание; благо жил он совсем недалеко от редакции.

К двенадцати часам Елагин явился.

Лицо было зеленое, голова взлохмаченная, глаза красные. Так как обычно он никогда ничего не пил, вид у него был такой, будто человек перенес тяжелую болезнь.

– Ну, что? Ну, как? – начали мы расспрашивать.

И он рассказал:

– Это было что-то ужасное. Приехал я в Гатчину около трех часов, отправился к Куприну на квартиру, позвонил. И после нескольких звонков открывает дверь он сам. По его виду догадываюсь, что попал неудачно.

– Вам что? – мрачно опрашивает.

– Вы меня не узнаете, Александр Иванович? Я у вас бывал. По делам «Лукоморья»…

– А! Верно! – Лицо Куприна изменяется, появляется улыбка. И затем он поворачивается назад, радостно кричит вглубь квартиры:

– Господа! Четвертый партнер есть!

Как ни старался я убедить хозяина, что должен сейчас же возвращаться в Петербург, что у меня спешные дела, – бесполезно. Заявил он, что не даст рассказа, если не сыграю с ними в винт, и потащил в кабинет.

Там, за письменным столом, поставленным посреди комнаты, сидело два человека, находившихся в таком же состоянии духа, как и сам Александр Иванович: репортер Маныч 150 150 Петр Дмитриевич Маныч (?-1918) – писатель, журналист. и поэт Рославлев 151 151 Александр Степанович Рославлев (1883-1920) – поэт, писатель, публицист. В 1919 вступил в партию большевиков, был редактором газеты «Красное Черноморье», организовывал Новороссийский театр политической сатиры. В 1920 заболел тифом и скончался в Екатеринодаре. , фигура которого от выпитого вина казалась особенно грузной. На столе находились бутылки, стаканы, кое-какие закуски. На диване у стены – тоже бутылки, но уже пустые.

– Садись, – приказывает мне Куприн, выдвигая маленький столик для игры. – Сейчас начнем. Только, господа, – по большой. По маленькой не интересно.

Хотя я и играю в винт, но заниматься этим сейчас, ни с того, ни с сего, да еще в пьяной компании, мне совсем не хотелось. Однако, чтобы получить рассказ, пришлось покориться. Просидели мы так часа два, я стал выигрывать. И тут-то началось самое неприятное.

– Братцы! – мрачно сказал, вдруг, Маныч, подозрительно взглянув в меня мутными глазами. – А не думаете ли вы, что он шулер?

– Очень возможно, – согласился Рославлев.

– В таком случае подождем немного, а затем, если не прекратит выигрывать, начнем бить.

– Бросьте, господа, бросьте, – вмешался Куприн. – Никакой он не шулер. Чепуха. Но для игры шансы, действительно, не равны. Мы пьяны, он – трезв. Это не годится. Ну-ка, Маныч, придвинь к нему закуски и водку!

– Верно! Пусть пьет, подлец.

– Только к чему закуски? С закусками не так опьянеет!

Куприн налил водки в винный стакан и протянул мне:

– Пей.

– Александр Иванович – взмолился я. – Увольте. Я вообще не люблю ни водки, ни вина…

– Пей!

– А чтобы мне не выигрывать, освободите и от игры.

– Вот как? В таком случае, – вон отсюда!

– Глаза у Куприна стали зелеными. A все знают: когда делаются они зелеными, можно ожидать чего угодно. Покорился я, выпил; стал играть, снова выпил; начал проигрывать, опять выпил… В кабинете было дымно и душно. Иногда в воздухе мелькали пустые бутылки; это Маныч освобождал стол, хватая их за горлышко и ловким движением перебрасывая через свою голову назад, на диван. До семи часов вечера тянулось мое мучение. В глазах мутилось, стены кабинета качались, стол плавал по полу, физиономии собутыльников то появлялись откуда-то из тумана, то исчезали. Но все-таки, рассказ я, в конце концов, получил.

Иногда, после вечерних редакционных собраний «Лукоморья», некоторые из нас целой группой направлялись куда-нибудь в ресторан. Обычно ходили в «Вену», – излюбленное место писателей, журналистов и художников, без различия направлений и вкусов. Здесь всегда было многолюдно и шумно. На стенах красовались картины, наброски карандашом, стихотворные посвящения – автографы, – поднесенные поэтами и художниками в дар ресторану. Кое-кто дарил от чистого сердца, кое-кто в счет неуплаченного долга за ужин.