Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Естественно, что при таких обстоятельствах не только центральные партии, но даже правые перешли в оппозицию. К честному голосу государственно-мыслящего общества на верхах никто не прислушивался. Оппозиционером стал даже Владимир Пуришкевич, правее которого в Государственной Думе была только стена.

Разумеется, не избегло этого сдвига и наше «Новое время». Примыкая к националистам, оно стало теперь поддерживать «Прогрессивный Блок», образовавшийся из всех умеренных партий. Другого выхода не было: одобрять власть, которая своими действиями толкала страну к революции, «Новое время» считало нелепостью. Это не значило, что при подобной позиции оно изменило своему монархическому принципу. Но, зная, что нас читает и с нашим мнением считается сам Император, мы пытались через головы придворных льстецов и бюрократических тиходумов сказать горькую правду Царю.

Увы, Царь наш не был ни Петром Великим, ни даже государем Николаем Павловичем. Как человек он был слишком хорош, чтобы быть хорошим правителем. Самодержавие, остатки которого хотел он спасти, не подходило ему: в его женственно-мягком характере не чувствовалось никаких задатков державности. Обаятельный, чуткий, деликатный, образованный, прекрасный семьянин, он мог бы при других обстоятельствах стать чудесным «тишайшим» Царем. Но после непосильной ненужной войны, перед угрозой государственной смуты, при натиске революционных сил, враждебных Империи, при кликушестве и вырождении придворных кругов, – тишайший Царь не мог справиться со своим неправдоподобным народом. Верховную власть разбивали на осколки собравшиеся вокруг темные силы.

Мы в газете осторожно, но непрестанно указывали, какую опасность для государства представляет Распутин. Сведения о вмешательстве этого хама в назначения высших чиновников, слухи об оргиях развратного знахаря, гнусные сплетни и клевета, злостно раздувавшиеся революционными кругами, – все это распространялось по всему государству, проникало на фронт, окончательно подрывало дух войск, приводило к полной деморализации тыл.

Но ни мы, ни общественное мнение столицы не могли ничего сделать.

Вспоминается мне пример того, как боялись всесильного Распутина некоторые наши чиновники.

Как-то раз пришел ко мне по делу артист суворовского «Малого театра» Глаголин 157 157 Борис Сергеевич Глаголин (настоящая фамилия Гусев; 1879-1948) – актер, режиссер, драматург, теоретик театра. Играл и ставил в театре А. С. Суворина. Возглавлял кинематографическое товарищество «Русская лента», снимал фильмы как режиссер и играл главные роли. С 1927 в эмиграции в США. Жил в Нью-Йорке. , сообщил, что в ближайшем времени состоится его бенефис, для которого он сам имеет право выбирать пьесу, и предложил: не напишу ли я ему трехактную комедию в веселом или в сатирическом духе.

До того времени я никогда еще пьес не писал, а потому стал сначала отказываться. Но затем мы разговорились. И, вдруг, мне пришла в голову дерзкая мысль: «Не написать ли сатиру на Распутина?».

Была ли это глупая мысль или умная, трудно сказать. Вернее, что глупая. Пользы от такой пьесы не было бы, а скандал получился бы. Но мы с Глаголиным были молоды и потому больше чувствовали, чем думали. Моя идея привела его в восторг. И я начал придумывать фабулу.

Главным действующим лицом пьесы – для роли Глаголина – я сделал дворника, в котором мистически настроенные великосветские дамы случайно обнаружили магические способности, появившиеся благодаря алкоголю. Хитрый дворник просит живущего в его доме поэта футуриста написать ему ряд изречений, предсказаний и всяких мыслей, которыми можно удивлять публику. И в скором времени попадает в салоны высшего света, где изумляет присутствующих глубиной и неясностью своих откровений. Вслед за ним туда же проникают и футуристы, любители реалистически поесть и выпить. Постепенно собрания этого изысканного общества принимают легкий характер радений…

Глаголину пьеса понравилась. Нечего говорить, что мне – тоже. Он понес ее к директору Малого театра – нашему редактору М. А. Суворину, который против постановки ничего не возразил, но все-таки крякнул и задумчиво почесал лоб.

Получив от Глаголина и дирекции Театра заверение, что пьеса будет поставлена, если драматическая цензура ее пропустит, я сначала намеревался отправиться к цензору лично. Но затем передумал и предательски уговорил свою жену пойти вместо меня. По моему мнению – когда нужно получать разрешения, дамы гораздо лучше мужчин умеют уговаривать чиновников и горячо доказывать то, в чем они сами далеко не уверены.

Цензор фон Дризен 158 158 Николай Васильевич фон Дризен, барон (1868-1935) – историк театра. Цензор драматических сочинений при главном управлении по делам печати. Редактор «Ежегодника Императорских театров». В 1909 вместе с Н. Н. Евреиновым и М. Н. Бурнашевым организовал «Старинный театр». С 1919 в эмиграции, сначала в Финляндии, затем во Франции. принял мою жену очень любезно. Обещал прочесть пьесу вне очереди и дать ответ через три дня. А когда, через три дня, она снова явилась, между ними произошел такой диалог:

– Не обижайтесь на меня, ради Бога… Я сам огорчен. Передайте мое искреннее сожаление вашему супругу… Но пьесу я пропустить не могу.

– То есть как не можете?

– Не в состоянии.

– Но почему?

– Потому что в виде центральной фигуры в ней под именем Ферапонта явно изображен Распутин.

– Ну что вы, барон! Причем тут Распутин? Ведь Ферапонт простой мужик, дворник!

– Совершенно верно.

– Он пьяница, мошенник, наглец…

– Правильно. Я бы добавил – подлец.

– Да, подлец. А потому меня и удивляет: по какой причине вам кажется, что здесь есть намек? Мало ли в Петербурге всяких предсказателей, магнетизеров, в приемных которых собирается лучшее общество…

– Разумеется, есть. Но это все – люди скромные, тихие. А ваш Ферапонт, как вы сами указываете, мерзавец, пьяница, наглец… Значит – без сомнения, Распутин. И разрешения на постановку такой пьесы я дать не могу.

Так и окончилась моя попытка неудачей. Хотя горевал я недолго: через несколько недель Распутин был убит.

Незадолго до своей смерти этот гробокопатель Российской Империи в кругу своих истерических поклонниц говорил:

– Ежели я погибну, то погибнет Россия.

И слова его оправдались. Но оправдались потому, что погиб он чересчур поздно.

22-го февраля Государь спросил министра внутренних дел: все ли спокойно в столице, и может ли он отправиться в Ставку?

Министр бодро ответил:

– О, да! Ваше Величество имеет полную возможность спокойно заниматься военными делами.

А 27-го февраля в Петербурге началась революция.