Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Однако, после первых этапов демократизации армии Гучков быстро вызвал во всех отвращение, a после «Декларации прав солдата», подписанной Керенским, ушел в отставку.

Немало рассчитывало наше интеллигентное общество и на министра иностранных дел П. Н. Милюкова, но подобные надежды тоже не оправдались.

Будучи по природе своей настоящим профессором, Милюков так много ума тратил на рассуждения, что этого ума у него не оставалось на действия. А, помимо того, уже через полтора месяца после вступления в правительство он впал в полную депрессию от жестокой неблагодарности русского народа. Действительно, произошла ужасная вещь. 20-го апреля запасный батальон Финляндского полка подошел к Мариинскому дворцу и почему-то стал дружно кричать вместо прежнего солдатского «здравия желаю»:

– Долой Милюкова! Милюкова – в отставку!

Естественно, что после подобного проявления народной воли Милюков потерял всякий вкус к спасению отечества, постепенно стал отходить от государственных дел, редко появлялся и сидел дома, задавая себе мучительный вопрос о действиях Финляндского полка:

– Что это: глупость или измена?

Таким образом, помимо князя Львова, который от начала до конца оставался таинственной неизвестной фигурой, во Временном правительстве кроме Керенского не было никого, кто бы мог быть видным политическим деятелем. Да Керенский и в самом деле бывал виден повсюду: и на заседаниях правительства, и в Совете рабочих, и на Фарфоровом заводе, и на цирковых митингах, и в столичных казармах. Быстро истосковавшаяся по сильной власти русская общественность с радостью стала взирать на этого адвоката, как на избавителя, быть может, даже как на диктатора. Население жаждало вполне ясного и определенного правителя, который мог бы прекратить беспорядки, стрельбу, манифестации, демонстрации и экспроприации шуб на малоосвещенных улицах. A Керенский казался именно таким. Энергия его была неистощима. Он мог говорить час, два, десять, пятнадцать – и уставал гораздо меньше, чем его слушатели. Он умел в своих речах грозить, увещевать, обещать, призывать. Личность его была многогранна: он мог быть и таким, и иным, а когда был иным, оставался таким. Слушатели из правого лагеря, при виде его руки, заложенной за борть пиджака, чуяли в нем грядущего Наполеона, а в складах решительного лица —18-е брюмера. Люди же из крайне-левой общественности видели в нем, наоборот, Робеспьера, особенно в те минуты, когда, он, бледный, изнеможенный от речей, с мертвенным лицом говорил о необходимости довести революцию до предельной исторической точки, а его беспредельная способность – быть как дома на всяком посту: и министра юстиции, и министра военного и даже верховного главнокомандующего, изумляла всех, поневоле привлекала сердца. Вот, он, желанный. Вот он, долгожданный…

И нужно сказать правду – за все указанные качества одно время Керенский пользовался немалым успехом среди той части интеллигенции, которой не удалось быстро разобраться ни в революции, ни в самом Александре Федоровиче. В некоторых буржуазных домах появились на стенах портреты Керенского, как символа грядущей России. Курсистки-медички и педагогички влюблялись в него, особенно те, которых судьба не одарила привлекательной внешностью. В писчебумажных магазинах наряду с оперными примадоннами и опереточными кумирами можно было за десять копеек купить Керенского во весь рост с наполеоновской рукой, с робеспьеровской головой и с государственным выражением на актерском лице. Даже в великосветских кругах из особого рода снобизма стали благосклонно смотреть на Александра Федоровича, а в салонах слышались утверждения: «Керенский понимает», «Керенский не допустит», «Керенский спасет положение».

Однако умеренная печать, и в том числе «Новое время», быстро разгадала историческое значение этой исключительной личности. Наши нападки на него за извилистую политику и за блуждания между Наполеоном и Робеспьером становились все более частыми. Особенное возмущение вызвало его поведение после июльского восстания большевиков, когда он оказался недовольным поражением ленинцев, стал упрекать за излишнюю энергию ген. Половцева 167 167 Петр Александрович Половцев (также Половцов) (1874-1964) – военачальник. Генерал-лейтенант. Участник русско-японской и первой мировой войн. Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа (1917). С 1918 в эмиграции. Видный деятель русского масонства во Франции. Жил в Лондоне, Африке, с 1922 в Монако. Стал одним из директоров казино в Монако. , а министра юстиции Переверзева 168 168 Павел Николаевич Переверзев (1871-1944) – политический деятель, адвокат. Министр юстиции Временного правительства (1917). В июле 1917 опубликовал в газете «Живое слово», единственной, согласившейся это сделать, информацию контрразведки о финансовых отношениях большевиков с немецкими властями. В 1920 эмигрировал в Константинополь, затем в Тунис, и далее в Париж. Продолжил деятельность в масонских организациях. Председатель ложи «Северные братья», член-основатель ложи «Свободная Россия». заставил уйти в отставку. Точно такое же негодование вызвал в нас он, освободив Троцкого от ареста. Явным изменником показал он себя и тогда, когда по сведениям контрразведки была точно установлена связь главарей большевизма с германским генеральным штабом и когда прокурор Петербургской Судебной палаты потребовал привлечения Ленина и его окружения к ответственности за сношения с врагом и за содействие успеху неприятельских армий. Поддержанный тупым Некрасовым 169 169 Николай Виссарионович Некрасов (1879-1940) – политический деятель. Деятель левого крыла партии кадетов. Министр путей сообщения и министр финансов Временного правительства. Генерал-губернатор Финляндии. Генеральный секретарь Верховного совета Великого востока народов России. В 1918 сменил фамилию на Голгофский, уехал в Уфу. В 1930 был арестован и приговорен к 10 годам заключения по делу меньшевиков. В 1933 досрочно освобожден. В 1939 репрессирован. и капиталистом-революционером Терещенкой 170 170 Михаил Иванович Терещенко (1886-1956) – предприниматель. Владелец сахарорафинадных заводов. Крупный землевладелец и банкир. В 1917 министр финансов, затем министр иностранных дел Временного правительства. В 1918 эмигрировал в Финляндию, затем жил во Франции и Англии. Успешно занимался бизнесом, был совладельцем нескольких финансовых комппаний и банков во Франции и на Мадагаскаре. , Керенский заставил прокурора прекратить это дело.

Наконец, суровую отповедь нашей печати получил он, подписав составленный поливановской комиссией закон о демократизации армии, ставший известным под названием «Декларации прав солдата».