Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Под прикрытием этих-то сил, особенно рассчитывая на женщин, шестнадцать министров во главе с Керенским и выжидали развития событий.

Между тем обывательская жизнь в Петербурге шла своим чередом, несмотря на лишения, затруднения и всеобщую бестолковщину. Хотя все видели, как крепнет положение большевиков, однако мало кто чувствовал, что трагическая развязка близка. К лидерам большевизма относились с такой же иронией и с таким же презрением, как и к министрам Временного правительства. Помню, как-то в нашем «Утре», заменившем «Новое время», я поместил шутливый фельетон о будущей большевицкой власти в России, с премьер-министром Лениным и с военным министром Троцким-Бронштейном. Фельетон читателям как будто понравился. Однако, один из них при встрече со мною заметил:

– Написано забавно. Но, все-таки, это слишком большой шарж.

Нелепостей в нашем быту тогда проявлялось немало. В подкрепление малолетним милиционерам, все мужчины, квартиранты больших домов, обязаны были поочередно дежурить по ночам возле ворот.

Для этих дежурств выдавали ружья, внутрь которых никто не заглядывал – заряжены, или нет. Между прочим, на одном из подобных дежурств я познакомился со своим соседом-инженером, жившем на одной площадке с нашей квартирой. Три года мы прожили рядом и никогда не видели друг друга.

– Простите за вопрос… – как-то спросил он меня, боязливо опираясь на свое ружье. – Какая у вас специальность?

– Я сотрудничаю в «Новом времени».

– Ах, вот что. Понимаю. А то, знаете, однажды ваша кухарка пришла по какому-то делу к нашей, а на кухне в это время находилась моя жена. Жена, между прочим, спросила ее: «Скажите, чем занимается ваш барин?» А та отвечает: «Ничем. Сидит только и пишет».

Помимо дежурств, расстройства транспорта и продовольственных затруднений, порядочно хлопот доставляли нашей интеллигенции забастовки распропагандированной домашней прислуги. Очень часто прислуга скандалила, вела себя вызывающе, требуя восьмичасового рабочая дня, что для старого русского быта казалось потрясающим требованием. На долю нашей семьи выпал особый почет: наша кухарка Даша, та самая, которая считала, что я ничего не делаю, а только пишу, была избрана председательницей объединения прислуги Петербургской Стороны. Подобным избранием мы с женой были очень напуганы, но страх, к счастью, оказался напрасным. Даша явилась к нам торжествующая, гордая, и благосклонно заявила, обращаясь уже не со словами «барин» и «барыня», а по имени-отечеству:

– Имейте в виду, что я женщина справедливая и помню добро. Так как вы оба обращались со мной и с горничной вежливо и благородно, то мы будем служить вам как прежде. Но зато наш союз покажет другим экплоататорам кузькину мать!

По вечерам, несмотря на стрельбу и грабежи, многие продолжали ходить или ездить друг к другу в гости обменяться мнениями и узнать новости. Но чтобы не поддаваться панике и выказать презрение к правительству и к большевикам, большей частью говорили не о серьезных вещах, а сообщали новые анекдоты и сценки из жизни в столице.

Рассказывали, например, как в Зимний дворец, где обосновалось правительство, прибыли представители украинской Рады. Один из курьеров, увидев толпу незнакомцев, спросил своего коллегу швейцара: – А это еще кто такие?

– Да кто! Хохлы. Говорят – делегаты Рады.

– Чему ж делегаты рады? Вот дураки!

Или говорили о том, как на улице один пьяный солдат, снимая с бутылки водки сургучную массу, злобно ворчал:

– Проклятые буржуи! Говорят – свобода печати, а водку до сих пор запечатывают!

В общем, все бодрились, старались не падать духом. Не верили, что большевики, даже захватив власть, могут продержаться хотя бы несколько дней. Ждали кого-то, не зная кого; надеялись на что-то, неизвестно на что. Очевидно, должно было произойти чудо. Но чудо, увы, не произошло. 2-я октября, чувствуя, что часы его правительства уже сочтены, Керенский кинулся сначала в Предпарламент, прося помощи против большевиков. Но Предпарламент его не поддержал. Тогда Керенский решил вызвать себе на подмогу казачьи полки. Но казаки, за исключением незначительной части, остались к призыву равнодушными. Вернувшись в Зимний дворец к своим министрам, верховный провокатор успокоил их, что все идет хорошо, что он лично отправится на фронт, приведет оттуда верные ему дивизии, сел в автомобиль и уехал.

С тех пор Петербург этого спасителя России никогда больше не видел. Куда он пропал, не сразу узнали.

A осиротевшие шестнадцать министров, опираясь на юнкеров и на женщин, горделиво ждали исхода событий. Когда с Петропавловской крепости и с «Авроры» раздались первые выстрелы, они благоразумно перешли из передней комнаты Дворца во вторую; когда оцепившие дворец большевицкие банды ворвались внутрь и начали бой с несчастными юнкерами и женщинами, министры перебрались в третью комнату; а когда после короткого сопротивления защитники и защитницы дворца были разоружены, стоявший во главе банды Антонов-Овсеенко 173 173 Владимир Александрович Антонов-Овсеенко (1883-1938) – политический и военный деятель. Принимал активное участие в октябрьском восстании. Был командующим Петроградским военным округом (1917). Главнокомандующий Южного революционного фронта по борьбе с контрреволюцией (1918). Занимал различные посты большевистского правительства. Репрессирован. нашел шестнадцать соратников Керенского уже в последней комнате, где и объявил их арестованными.

Так закончилась краткая эпопея интеллигентской власти, сменившей в России царскую власть. Странно все это вышло и неправдоподобно.

Весь экстракт русского таланта и гения был выдвинут февральской революцией. Все самое лучшее, все самое мощное, все самое выдающееся могла дать из своей среды великая русская интеллигенция, оказавшаяся полновластным хозяином страны после отречения Императора.

И что же? Где гении? Где таланты? Где мудрые земские деятели? Кроме гоголевских и чеховских персонажей – никого…

И так обидно все рухнуло, напоминая до некоторой степени падение царизма. Бюрократическая власть закончила свое существование сумасшедшим Протопоповым. Интеллигентская власть завершилась маниаком Керенским. Однако, значительное различие, все-таки, было: как никак, царский период от смутного времени, несмотря на свои несовершенства, тянулся более трехсот лет. A период интеллигентского правления, от смутного времени февральской революции, несмотря на все свои совершенства, занял промежуток времени гораздо меньше трехсот дней.

Тотчас же после переворота типография наша была захвачена большевиками, и «Новое время» вместе с «Вечерним временем» не могли уже выходить даже под новым названием.