Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Он крепко пожал мне руку и свернул в боковую улицу.

Вернувшись домой, я застал там своего племянника Бобу, кадета Александровского корпуса. Он теперь часто приходил ко мне, так как в корпусе начались «реформы» и нередко происходили перебои в занятиях.

Не посвящая его в известие о предполагаемом моем аресте, я сообщил, что спешно уезжаю сегодня на юг и сейчас начну укладываться.

– Как? Сегодня? – огорчился Боба. – А куда? На Кавказ? К тете?

– Да.

– И когда вы оба вернетесь?

– Месяца через четыре. Когда большевики кончатся.

– А ты думаешь, они скоро кончатся?

Племянник с почтительным вниманием взглянул на меня. Я авторитетно кивнул головой.

– Разумеется. Как же им удержаться у власти, если они ничего не понимают в управлении государством?

– Да, это верно, дядя. Я не сообразил.

Боба и горничная стали мне помогать. Чемоданов я решил взять с собой три. Больше не надо. Во-первых, кроме зимних вещей ничего не понадобится; во-вторых, могут в дороге ограбить, если много везти. А дома все сохранится.

– Барин, а может, все-таки, возьмете это? – нерешительно предложила горничная, протягивая летнее пальто.

– Нет, нет. Только лишняя тяжесть. Отнесите назад.

– A поедете в шубе?

– Тоже нет. На Кавказе будет тепло. Дайте просто зимнее пальто. И не новое, а то – другое, похуже.

– Слушаю.

Уложив два старых костюма, которые не жалко было трепать в путешествии, затем – взяв немного белья, кое-что из вещей жены, я стал обходить комнаты и бегло осматривать, не забыл ли что-нибудь нужное.

В кабинете подошел к стене, заставленной полками с книгами, кое-где пробежал глазами надписи на корешках, вытащил почему-то «Критику чистого разума» Канта, «Мироздание» Мейера, самоучитель «Русский в Испании», еще кое-что. После этого начал шарить в ящиках письменного стола, вынул пачку документов, снял со стола две-три ручки, столько же карандашей, сургуч, резинку, разрезной нож. Передал все племяннику, чтобы положил в чемоданы; затем бегло прошелся по гостиной, захватил пепельницу, фотографию какой-то дальней родственницы; в столовой забрал из буфетного шкапа несколько серебряных вилок и ложек. А в передней довольно долго выбирал, какую палку взять в дорогу.

Палки и галстухи были моей страстью. Я много покупал их, хотя носил обыкновенно одни и те же, любимые. Чтобы не рисковать, выбрал палку попроще; то же самое проделал в спальне с галстухами.

В общем, несмотря на нервную поспешность, все мною было сделано основательно, вдумчиво. Когда укладка закончилась, я позавтракал с племянником, поделился с ним ликвидационными деньгами, дал прислуге жалованье вперед не за четыре месяца, а за целых пять, чтобы она была совершенно спокойна, и к вечеру спозаранку отправился на Николаевский вокзал.

Что делалось там, не поддается описанию. Давка, грязь, вонь, шелуха семечек, груды тел, лежащих и сидящих на полу. В буфете – солдаты, матросы. Какой-то пьяный рабочий произносил речь о том, что всех уезжающих буржуев необходимо расстреливать, так как они убегут к западным капиталистам и устроят контрреволюцию.

Уехал я, слава Богу, благополучно. Смотрел в окно на мелькавшие огни пригорода, на мутное зарево над покинутой столицей; радовался, что избег опасности, грустил о тех прекрасных годах, когда не было еще жалкого Петрограда, а был блистательный Санкт-Петербург.

И не догадывался я, что сегодня в последний раз вижу все это. В последний раз проезжал по любимому Троицкому мосту, по ставшему таким родным Невскому проспекту.

Сижу сейчас на юге Франции, вспоминаю – и изумляюсь. Конечно, людям свойственно ошибаться. Русским интеллигентам – в особенности. Но, все-таки, это уж слишком: уехать на четыре месяца и не вернуться даже через тридцать шесть лет!

Позорно окончило свое существование Временное правительство, принявшее на себя бремя власти после обанкротившихся бюрократов. Жалкую дряблость проявила либеральная интеллигенция, сулившая Империи радость бытия при осуществлении желанных демократических свобод. Оскал звериных зубов показал при этих свободах народ-богоносец. В жалкое стадо превращалось население великой страны, готовое покорно идти куда угодно под окрики погонщиков из преступного мира.

И было бы стыдно русскому человеку считать себя русским, если бы не героический порыв белых армий, поднявшихся с разных концов родной земли против красных насильников. От призыва белых вождей радостно забились сердца лучших русских людей. Вспыхнула надежда вернуть России свободу, честь и величие.

Не судил Бог нашим героям дать народу свободу, а государству – былое величие. Но русскую честь они восстановили вполне. Кровь испытанных воинов и святой молодежи, отдавшей родине свою едва расцветшую жизнь, смыла пятна позора с русского имени.

Создавались белые кадры не по почину бывшего высшего класса, облагодетельствованного милостями и поддержкой монархов; не банкирами, скопившими русское золото; не купцами, разбогатевшими на русских товарах; не радикальной интеллигенцией, претендовавшей на водительство народом в деле добывания свободы. Отовсюду, из разных сословий, приходили честные русские люди под крылья израненного российского орла, под родное трехцветное знамя. И, вопреки утверждениям клеветников, было это белое воинство бесклассовым, с вождями не блиставшими своими родословными, с рядовым офицерством, с безвестными вдохновенными юношами, не помышлявшими о реставрации отжившего прошлого.

И не вина этого воинства, что не удалось дело освобождения. На фронте нашлись и величие духа, и самоотверженность, и священный огонь. Но в тылах – не находилось выдающихся нужных людей.

Как не было их при падении монархии. Как не было и при падении власти интеллигенции.

Только воинскую доблесть былой Империи обнаруживала Россия до самого конца. Все же высокие гражданские качества выродились.

Русские люди еще сохранили в себе священную способность умирать за отечество. Но способность жить за отечество – исчезла.

Приехал я в Екатеринодар из Батума, где издавал и редактировал в согласии с задачами Добровольческой армии газету «Наш край». Уезжать из Батума мне уже пришло время. Во-первых, оккупанты-англичане притесняли нашу газету за разоблачения их бессовестной спекуляции в Закавказье; с момента на момент можно было ждать закрытия «Нашего края». А, во-вторых, друзья из местных жителей предупреждали, что грузинские социалисты готовят на меня покушение за мои статьи против Тифлисского правительства, враждебного белому движению. После покушения на генерала Баратова 174 174 Николай Николаевич Баратов (1865-1932) – генерал от кавалерии. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Представитель Добровольческой армии и Вооруженных сил Юга Росси генерала А. И. Деникина в Закавказье. Тяжело ранен (ампутирована нога) во время покушения 13 сентября 1919 в Тбилиси. В эмиграции жил во Франции. Один из организаторов Союза инвалидов. Главный редактор газеты «Русский инвалид». и убийства генерала Натиева я хорошо ознакомился с подобными приемами кавказской принципиальной полемики. А тут еще один мой близкий родственник внешностью похожий на меня, непрестанно настаивал, чтобы я поскорее уезжал из Батума.