Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– Точно так, ваше превосходительство! – тревожно рявкнул Еремеев.

– Так вот… Я начну с первой статьи, которая называется передовой. Ваше превосходительство, разрешите приступить?

– Да, да. Пожалуйста.

– «Правительство Англии остается верным той традиционной предательской политике, за которую Великобритания получила прозвище коварного Альбиона. При начале формирования своей Армии мы получили от английских военных представителей заверения в том, что в наши черноморские порты будет доставлено необходимое военное снаряжение для борьбы против большевиков. Мы тщетно ждали обещанного, и теперь, вдруг, в Палате Общин Ллойд Джордж заявил, что, идя навстречу пожеланиям рабочей партии, правительство его величества отказывается от всякой помощи реакционным военным силам, орудующим на юге России…»

Генерал с удовольствием прочел передовую, оглянулся по сторонам, увидел, как большинство одобрительно покачивает головами, и обратился к Еремееву, который как вкопанный стоял у дверей, придав своему лицу в достаточной степени идиотское выражение.

– Ну, что, братец? Все понял?

– Никак нет, ваше превосходительство! – взревел Еремеев.

– Что же не понял?

– Все не понял, ваше превосходительство!

– Так-таки все?

– Так-таки все, ваше превосходительство!

– Странно… – Генерал почесал у себя за ухом, крякнул, бросил сочувственный взгляд в мою сторону и продолжал:

– Хорошо… Теперь прочту тебе следующую статью, уже более легкую для усвоения. Вот… «Кремлевские купола»… Слушаешь?

– Точно так, слушаю, ваше превосходительство.

– Ну, слушай. Значит – «Кремлевские купола»… «Наши войска неудержимо стремятся вперед в священном порыве. Уже пройден Курск. Вот Орел. Скоро – Тула… Еще один взлет наших орлов, еще последнее усилие, последние жертвы – и впереди засияют маковки московских церквей, послышится звон сорока сороков, протянутся иссохшие руки страдающих братьев, томящихся под неслыханным разбойным игом…»

Когда чтение статьи окончилось, послышался общий гул одобрения. Генерал торжествующе взглянул на Еремеева и тоном, не допускающим сомнения, произнес:

– Ну, теперь ты все понял, дружок. Неправда-ли?

– Никак нет, ваше превосходительство!

– То есть, как – никак нет? Не понял?

– Точно так. Не понял.

– Ничего не понял?

– Ничего не понял, ваше превосходительство.

– Изумительно! В таком случае, попробуем еще что-нибудь… – генерал стал пробегать глазами последнюю страницу. – Вот, как раз, отдел солдатского юмора… «Раешник». Надеюсь это уже поймешь… Слушай:

«Ах ты, Маланья,

Голова баранья!

И что ты с большевиками знаешься?

Добровольцев чуждаешься?

Али мало они над мужичками поизмывались?

Над храмами Божьими надругались?..»

– Ну? Понял, наконец?

– Никак нет, ваше превосходительство! Не понял!

– В таком случае довольно! Ступай!

Оставшись на заседании еще на некоторое время, выслушав всевозможные советы и пожелания, и обещав собрать редакционное собрание, чтобы воплотить эти советы и пожелания в жизнь, я вернулся к себе в кабинет расстроенный, в отвратительном состоянии духа. И вдруг ко мне с очередной вечерней почтой в руках как ни в чем ни бывало весело входит Еремеев.

– Послушайте… – глядя на него с неприязнью, сухо спрашиваю я. – Неужели вы действительно ничего не поняли из того, что вам читал генерал?

– Как не понять! Все отлично понял.

– Так почему же вы так отвечали и подводили меня?

– Да вы уж простите меня, Андрей Митрофанович. Не сердитесь. Вам от этого ничего не будет, a мне опасно. Чего доброго, увидят, что человек толковый, понимающий, снимут с места и пошлют на фронт!

Настали печальные дни.

Победоносно продвигавшаяся к северу Армия дрогнула, исчерпав все свои силы. Стала разрываться длинная нить добровольческих войск, растянувшаяся от западной Украины до берегов Волги.

В Ростове, у витрины Освага, собирались тревожные толпы, разглядывая карту России со шнуром, обозначавшим положение фронта. Все ниже и ниже опускался зловещий шнур.

В городе, не так давно наружно наладившем мирную жизнь, опять почувствовалось дыхание войны. Проходили воинские части, громыхали грузовики, проносились автомобильные кареты Красного Креста, сновали машины правительственных учреждений. На станционных запасных путях спешно готовились составы поездов, шипели старые локомотивы, звякали буфера сцеплявшихся вагонов. Жители, стремившиеся покинуть город, скоплялись на вокзале, на перроне, бродили между вагонами, пытаясь заранее занять места в поездах.

За два дня до взятия большевиками Ростова наш вагон Военной пропаганды удалось прицепить к одному из отходивших составов. Точно дурной сон проходили перед глазами конвульсии эвакуации…

В Батайске, у моста, огромный затор. Среди бегущих – волнение, страх. Виден чей-то револьвер, направленный в лицо начальника станции. Брань и требование пропустить поезд вне очереди. Угрозы по адресу машиниста, паровоз которого не в состоянии сдвинуть все количество прицепленных вагонов. А против нашего поезда – жуткое зрелище: вагон второго класса, и в окне – высунувшаяся голова коровы. Тяжелый бессмысленный взгляд обходит пространство между путями, где в тревожной суете движутся люди.

Чья это корова? Какому тыловому герою принадлежит? Не одному ли из новочеркасских купцов, отказавшихся помочь генералу Алексееву при создании Добровольческой армии? Или, быть может, какому-нибудь влиятельному в Ростове народнику-эсеру, противнику Белого движения, желающему при помощи родной коровы сохранить идейную связь с русским крестьянством?

Наконец, миновали Батайск. По обе стороны – степь. По проселочной дороге, возле железнодорожного пути, уныло тянутся со своими обозами кубанские казаки, оставившие фронт и ожидающие в возвращении домой спасения от красных полчищ.

В Екатеринодаре – несколько дней стояния на запасных путях, вдали от станции, у семафора. Все забито поездами, направляющимися в Новороссийск. Здесь мы узнаем о падении Ростова. Но общее настроение не такое паническое, как раньше. Фронт сравнительно далеко… И многие пассажиры проводят время в городе, некоторые стараются в ресторанах залить горе вином.

И как-то раз опять – тяжкое зрелище возле нашего поезда. Поздний вечер… Какая-то группа возвращающихся из города, сильно подвыпивших. И один, увидев перед собой семафор с красным огнем, становится на четвереньки и начинает отрывисто свистеть. Ему нужно, чтобы семафор повернули, заменили красный огонь зеленым и дали возможность всей компании двинуться дальше.

Разнообразны в минуты несчастья русские души. Одни обращаются к Богу. Другие – к алкоголю.